По прибытия к месту назначения мне с трудом удалось получить несколько дней отпуска. Отпуска предоставлялись туго, особенно офицерам, направлявшимся на Черное море, где возникла весьма напряженная обстановка. Полыхала война между Болгарией и Турцией, и симпатии России по многим причинам, естественно, были на стороне Болгарии, чья армия победоносно наступала на Константинополь. В подобной ситуации могли возникнуть любые неожиданности, и России приходилось держать свои вооруженные силы на юге в состоянии повышенной готовности.
По прибытии в Севастополь нам побыстрее хотелось узнать, на какой корабль мы получим назначение. Большинство хотели попасть на миноносцы, но некоторые мечтали и о линкорах. Нас эта проблема так волновала потому, что начальство никогда не считалось с желаниями офицеров, сообразуясь исключительно с собственными планами.
Ждать нам пришлось недолго. Через два часа после прибытия в Севастополь мы предстали перед адмиралом Эбергар-дом - командующим Черноморским флотом, который, не теряя времени, сразу же ознакомил нас с назначениями. Я был направлен на линейный корабль "Евстафий" и получил предписание немедленно направиться на корабль для представления командиру. Собрав свой скромный багаж, я направился на Графскую пристань и стал ждать дежурного катера с "Евстафия". Вскоре подошел красивый паровой баркас с "Евстафия", куда вместе со мной село несколько офицеров. Один из них, высокий, чернобородый старший лейтенант сразу привлек мое внимание. Это был князь У., оказавшийся скромным и очень обходительным человеком. На "Евстафий" он занимал должность старшего артиллериста.
Согласно традиции, я спросил у него разрешения войти в каретку катера с багажом. Он любезно ответил, и мы разговорились. Постепенно к нам подсаживались подходившие офицеры. Разговор шел о развитии боевых действий Балканской войны. Катер не отходил, ожидая командира "Евстафия". Наконец появился и он - капитан 1-го ранга Г. Разговор стих, и по команде "господа офицеры" все встали. Командир вошел в каретку, поприветствовал своих офицеров и дал приказ отчаливать. Катер помчался в Северную бухту и через несколько минут подошел к громаде "Евстафия". "Кто на катере?" - окликнули с вахты.
Вспыхнул прожектор, освешая трап, и мы поднялись ш борт. Смертельно устав, я сразу же направился в выделенную мне каюту. Она находилась на батарейной палубе, и я должен был ее делить еше с одним офицером. Мне с трудом удалось добраться до каюты, пробираясь согнувшись под гамаками со спяшими матросами. Мой вестовой - молодой, разговорчивый и бойкий матрос из Малороссии по имени Соломко - торопливо распаковал чемодан и приготовил мне постель.
На следующее утро, как и положено, в парадной форме после подъема флага я представился командиру корабля, а тот, в свою очередь, представил меня остальным офицерам. Затем старший офицер дал мне все нужные указания относительно моей службы на корабле, после чего я стал вникать во все подробности службы и жизни на "Евстафий".
Заполненные службой дни текли монотонно. Моя первая вахта на линкоре конечно была "собачьей", так назывлют на флоте вахту с полуночи до четырех часов утра, считавшуюся самой утомительной. Сколько таких "собачьих" вахт я отстоял на "Евстафии"! Сколько бесконечных ночных часов я провел, слоняясь по затемненным палубам, борясь со сном, который меня одолевал! Но и среди этих однообразных часов были некоторые поистине прекрасные, когда на Севастополь опускалась ясная южная ночь, которая, казалось, околдовала и город, и рейд, и стоящие на нем корабли. На борту и на рейде все погружено в сон. В прозрачном воздухе звучит перезвон склянок, ветер доносит ( берега мелодию какого-то оркестра в ночном ресторане... Севастополь при свете луны действительно прекрасен. Его памятники, форты и бастионы являют собой как бы законсервированное прошлое русской доблести. Под сводами собора св. Владимира, под массивными мраморными плитами покоятся останки великих адмиралов. Бронзовая скульптура адмирала Нахимова с подзорной трубой в правой руке смотрит с пьедестала на Северную бухту. Туда же смотрит и адмирал Корнилов со своего памятника. Но что они могут увидеть? Прекрасная школа, основанная двумя павшими героями-моряками, давно прекратила свое существование. После проигрыша Крымской воины, по Парижскому мирному договору, России было запрещено иметь военный флот на Черном море. От этого удара Черноморский флот оправлялся долго, с трудом, но так и не смог до конца оправиться. Некоторые офицеры-энтузиасты пытались восстановить умирающий флотский дух, но их старания оказались безрезультатными. Новые поколения воспитывались на идеях, мало похожих на те, что царили на флоте во времена Сеняои-на и Нахимова. Поэтому опускалась все ниже и ниже русская морская держава, пока не дошла до 1Лусимской катастрофы. Те, кто пережил катастрофу на Дальнем Востоке, принесли искры, из которых возгорелся пожар революции. Не успели замолкнуть орудия на Тихом океане, как они тотчас загремели снова. На этот раз на Черном море, против своих же братьев...
Нас, офицеров, на "Евстафии" около тридцати. Офицеры делятся на два лагеря: женатые и холостые. Везде эти две категории разобщены, но особенно на Черном море, где корабли редко уходят надолго в море, месяцами простаивая на бочках в бухте. На Балтике черноморцев зовут "оседлыми береговыми крысами", в чем есть доля правды.
Около 5 часов "женатики", как мы их называли, закончив служебные дела, толпились в очереди на баркас, который свозил их на берег к семьям. Мы же, холостяки, как правило, проводили все вечера на борту, а увольнительные на берег брали довольно редко, чтобы немного развлечься. "Развлечения" в Севастополе были обычными для военно-морской базы: два или три кинотеатра, заезжие труппы странствующих актеров, несколько ресторанов - достаточно приличных, чтобы с удовольствием посидеть там пару часов. В таких условиях, конечно, домом для нас оставался корабль. Вечерние часы пролетали незаметно в кают-компании за игрой в трик-трак или за пением под аккомпанемент фортепьяно. Охотники до карт уезжали в Морское собрание, поскольку на борту карточные игры были категорически запрещены. Иногда мы приглашали в кают-компанию дам, чье присутствие немного сглаживало монотонное течение нашей жизни. Но это случалось редко, ибо наш старший офицер, строгий педант, на подобные визиты смотрел как на помеху службе и разрешение давал весьма неохотно.
Сходя на берег, холостые офицеры должны были возвращаться на корабль с последней шлюпкой. Кто же без разрешения оставался до утра получал разнос от старшего офицера. Сам старший офицер фактически постоянно находился на борту. В течение 1 3 месяцев моей службы на "Евстафии" мне помнится, что он съезжал на берег раза три - не более. Когда такое случалось, "старик" ходил в каком-то смушении. его густая рыжая борода топорщилась, и он совершенно не походил на самого себя. А мы это событие называли "большим выездом сатаны".
В отличие от старшего офицера, наш командир - страстный игрок в бридж - часто съезжал на берег. Случалось даже такое, когда он, уже дав старшему офицеру разрешение сойти на берег, забывал об этом и говорил ему: "Василий Иванович, не будете ли вы так любезны распорядиться, чтобы к трапу подали мой катер". "Есть!" - отвечал старший офицер, понимая, что его собственный отпуск откладывается на неопределенное время.
Устав запрещал старшему офицеру покидать корабль, когда отсутствовал командир. Это делало службу старшего офицера очень сложной, но всем было известно, что стать командиром любого корабля невозможно, не "оттрубив" до этого минимум 2,5 года в должности старшего офицера. Мы все любили воскресные дни, которые начинались с молебна. На молебне обязаны были присутствовать все. Затем командир собирал всех офицеров и матросов на корме и вел с ними беседу о тех или иных аспектах службы. Затем, следуя традиции, он приходил на обед к нам в кают-компанию. Мы очень уважали и любили своего командира, а он с охотой и подолгу проводил время среди нас. Нередко по выходным дням "обед" затягивался до самого ужина. За эти шесть часов командир рассказывал много подробностей из своей долгой морской службы, а мы молодежь - с упоением слушали его. Так размеренно и мирно протекала жизнь на "Евстафии", прерываемая только редкими выходами на эволюции и учебные стрельбы. Но в начале ноября 1912 г. произошло событие, выбившее всех из колеи. Я уже упоминал, что летом этого года революционные агитаторы готовили вооруженный мятеж на Черноморском флоте. По заданию тайных организаций, готовящих свержение правительства, на всех крупных кораблях были созданы так называемые революционные ячейки для подготовки мятежа. Но один из матросов, именно на "Евстафии", предупредил об этом офииеров. Зачинщиков арестовали. Военный суд приговорил двенадцать из них к расстрелу. Среди приговоренных трое были с "Евстафия". Аля приведения приговора в исполнение последовало предписание послать с каждого корабля в бухту Инкерман отделение вооруженных матросов во главе с офицером. Мы тянули жребий, который выпал лейтенанту В.
Как раз в эту ночь я стоял вахту. Вооруженные винтовками матросы казались спокойными, их лица не выражали ни малейшего волнения. Лейтенант В. также держался спокойно, хотя был бледнее обычного и несколько взвинчен. Он дал приказ своим людям спускаться в баркас, который отчалил по направлению к Инкерману. Поднималась утренняя заря. Мимо "Евстафия" прошли баркасы с вооруженными матросами с "Иоанна Злотоуста" и "Памяти Меркурия".
Через три часа отделение вернулось на корабль. Матросы были бледны и растеряны. Лейтенант В. рассказал нам подробности прошедшего. Когда они прибыли к месту казни, осужденные были уже привязаны к столбам. Возле каждого столба была вырыта яма. Полукругом у места казни были выстроены представители всех родов войск: пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы и моряки. После прочтения приговора священник причастил осужденных и им на головы надели черные мешки. Некоторые из приговоренных хотели сбросить мешки, что-то кричали, но их крики заглушила барабанная дробь. У расстреливающих дрожали руки, винтовки ходили ходуном. Последовал залп, и осужденные осели. Привязывавшие их к столбам веревки помешали им упасть на землю. При этом один из осужденных - матрос с "Евстафия" - был еше жив.
Один из матросов, дрожа, подошел к В. и, не скрывая слез, сказал: "Ваше Высокоблагородие, разрешите мне его прикончить!" Не дожидаясь ответа лейтенанта, он выстрелил второй раз. В этот момент взошло солнце, освещая трагедию. Тела сбросили в ямы, и все прошли строем мимо свежих могил.
В этот день настроение на корабле было подавленным, всем было как-то нехорошо на душе. Мне вспоминался все время один из инцидентов в истории английского флота, когда произошел мятеж на эскадре адмирала Ажервиса. Адмирал потребовал, чтобы все виноватые на его корабле были повешены на нок-рее. Когда командир пытался убедить адмирала в неуместности совершения массовой казни на борту корабля, адмирал оборвал его: "Вы лучше признайтесь, что не в состоянии больше командовать кораблем!" Приказ был выполнен без колебаний. Железная дисциплина - необходимое условие существования флота. Каждый из нас и большинство матросов понимали это, но все понимали также, что подобными методами уже не искоренить мятежный дух на русском флоте. Он неизбежно вспыхнет с еше большей силой...
Прошло несколько дней, все улеглось, и на "Евстафии", как и на других кораблях, потекла снова размеренная жизнь.
Между тем на Балканах продолжалась война. Она приняла такой оборот, что европейские великие державы вынуждены были послать свои эскадры в Босфор. От России туд.1 были посланы линкор "Ростислав" и крейсер "Кагул" с десантным отрядом солдат Севастопольского гарнизона.
Если не считать одного события, пребывание нашего отряда в Босфоре прошло совершенно незаметно. Как-то во время учебных стрельб, по халатности комендора, случайно выстрелило одно из 37-мм орудий, чей снаряд угодил в решетку дворца султана. Можно себе представить, какой начался скандал! Командующий нашим отрядом адмирал поспешил на берег с извинениями, и только после длительных объяснений дело удалось уладить.
Подобные инциденты обрастали слухами, порой совершенно невероятными, которые носились по Севастополю и по кораблям...
На Черноморском флоте существовала традиция: 30 ноября в память битвы при Синопе ежегодно в Морском собрании давался бал, открывавший "сезон балов". Этот первый бал назывался "Синопским". К нему рьяно готовились жители Севастополя и вся эскадра. Торжества начинались с банкета, в котором принимали участие все офицеры флота. Отдельно устраивался праздник и для матросов. Аля всех моряков Черного моря этот праздник был святой традицией. Как много приятных часов я провел за стенами красивого здания Морского собрания Севастополя. Там была уютная столовая, большой парадный зал, тихая читальня. Аля нас, холостых молодых офицеров, Морское собрание было домом, где мы проводили практически все свободное от службы время.
И вот мой первый Синопский бал. Один за другим подходят катера к Графской пристани. Гремит оркестр. Ярко освещены все окна Морского собрания. Все залы его украшены и утопают в цветах. В парадном зале музыканты играют легкий вальс. Кружатся пары, в вихре вальса мелькают оголенные плечи и золотые погоны. Насколько все это прекрасно! Просто невозможно описать...
Зимой, т.е. с конца октября по май, эскадра фактически в море не выходила, отстаиваясь на якорях и бочках в бухте. Этот период на Черном море был гораздо приятнее, чем на Балтике, где корабли до весны прочно вмерзали в лед. В Севастополе же нам постоянно улыбалось южное солнце, и было очень мало дней, которые бы действительно напоминали зиму.
Зимой, чтобы занять матросов, часто проводились учения на берегу. Иногда это были стрельбы по мишеням из винтовок, но чаше - парады и марши. По улицам Севастополя и Историческому бульвару маршировали длинные черные колонны моряков. На Историческом бульваре находилась Панорама обороны Севастополя работы художника Рубо, захватывающая своей красотой и выразительностью. На Панораме давался вид осажденного города с Малахова кургана. Были видны бухты, бастионы, мешки с песком, чугунные пушки на деревянных лафетах...
Ныне на Малаховом кургане сохранено все до мелочей в память исторической обороны. Холодные мрачные укрепления, где последние защитники Севастополя держались до конца. Повсюду видны следы осколков и пуль. В темном углу каземата все еше висят иконы, на которые молились доблестные герои. А под иконами до сих пор не гаснут зажженные ими лампады. Вокруг постоянно горят свечи...
Эти святыни охранял глубокий старик, бывший матрос с "Императрицы Марии", участник Синопского боя и обороны Малахова кургана.
Между тем жизнь на "Евстафии" шла своим монотонным чередом. Летом в 05:30, зимой в 06:30 звучали горны побудки. Затем - четверть часа, чтоб умыться и привести себя в порядок, и полчаса на завтрак. В русском флоте матросов кормили очень хорошо. Например, на завтрак им полагался чай и полфунта белого хлеба с сибирским маслом, считавшимся, без преувеличения, лучшим в мире. После завтрака начиналась мокрая приборка корабля, на что отводился примерно час. Затем, примерно без четверти восемь, раздавались короткие сигналы горна. Старший офицер в сопровождении старшего боцмана начинал обход верхней палубы, удостоверяясь, что все в порядке, везде чистота, а металлические предметы надраены до блеска. После этого снова пели горны, возвешая начало церемонии подъема флага. Приборка приостанавливалась. Сигнальщики с вахты следили за флагманским кораблем, на котором без пяти восемь поднимался сигнал, указывающий, будет ли подъем флага проводиться с церемонией или без. Флаг "X" означал подъем флага с церемонией.
После завершения церемонии подъема флага были свободные полчаса. Матросы обычно курили, собравшись на баке, а офицеры отправлялись в кают-компанию доесть завтрак. За завтраком мы пили кофе с каким-нибудь печеньем, но обычно предпочитали сытную турецкую лепешку. Когда началась война и турок в Севастополе не стало, пропали и лепешки, о чем мы очень сожалели. Секрет их приготовления турки унесли с собой...
По уставу каждый офицер должен в течение трех ме сяиев выполнить обязанности "дежурного по кают-компании". Главным образом он отвечал за поставку продовольствия на офицерский камбуз. Эта обязанность была очень непопулярной и не помню случая, чтобы кто-нибудь добровольно вызывался быть дежурным. Буфетчики - уж не знаю почему - на кораблях работать не хотели, их и не очень звали, поскольку наличие буфетчика удваивало расходы кают-компании. На "Евстафии" дежурным по кают-компании был инженер-механик М., которым все были довольны. Он полностью полагался на корабельного кока, вполне прилично кормившего нас за 30 рублей, которые каждый из нас вносил ежемесячно на питание. Вино, постоянно попиваемое вечерами в кают-компании, конечно в эти 30 рублей не входило, не считая "чарки" водки по воскресеньям. Кроме того, вне службы можно было заказать кофе с коньяком, фрукты и пирожные в каюту, но за дополнительную плату. То же касалось пива и прохладительных напитков.
В обшем, когда приходила пора получать жалование, молодые мичмана после вычета за "стол" почти ничего на руки не получали и залезали в долги. Почти все должны были портмым и сапожникам. Конечно, надо признать, что наши кредиторы не были жестоки и часто ждали сколько придется, отлично зная, что морской офицер в конце концов долг погасит. Но офицеры сами старались не превышать разумных границ кредита, памятуя о скандале, разразившемся пару лет назад во Владивостоке. Этот дальневосточный порт всегда притягивал к себе разный преступный сброд из центральной России.
И вот там появился некий господин, охотно даюший в долг морским офицерам, предпочитая командиров миноносцев и прочих малых кораблей и судов. Господин, кроме этого, поставлял на корабль сахар, и его должники - офицеры беззаботно подписывали ему представленные счета, не проверяя их. Когда же счета были предъявлены к оплате, назначенная командованием ревизия быстро обнаружила всю аферу. Замешанные в дело офииеры были строго наказаны, аферист арестован, но пресса подняла страшный шум вокруг "сахарной аферы", обвиняя во всем именно флот, демонстрируя невероятную ненависть, насаждаемую в обшестве против вооруженных сил. Это было одно из печальных последствий проигранной войны, но дело было не только в этом.
Главным образом дело было в том, что армия и флот являлись естественной опорой режима, который все более лишался доверия своего народа. Это ставило офицерский корпус в очень сложное положение. Офицеры привыкли полагать себя вне политики. Особенно флотские офицеры - выходцы из дворянских семей и семей потомственных моряков - вообще никогда политикой не интересовались, предпочитая помимо службы заниматься наукой, искусством и музыкой, т.е. тем, к чему их приучали с детства. Что касается привилегий, то у офицеров, насколько мне помнится, существовала единственная привилегия, позволявшая с билетом 3-го класса путешествовать в вагоне 2-го класса. Да еше учить бесплатно своих детей в военных учебных заведениях. Вот и все.
Но никогда офицеры не были врагами своего народа, как это постоянно вдалбливали всем в голову различные революционные организации...
Учебные занятия на корабле начинались в 08:30 и продолжались до 11 часов, когда сигнал "отбой" возвешал конец занятий. Затем следовал обед и послеобеденный отдых. За четверть часа до обеда все вызывались наверх, командиры отделений убеждались, что у всех матросов чистые руки, и отправлялись обедать. В 13:30, выпив стакан чаю, матросы возвращались к своим служебным обязанностям и занятиям, продолжавшимся до 1 7:00, когда подавалась команда на ужин. После этого свободные от вахт матросы распоряж.1 лись временем по своему усмотрению. Любители песен собирались на баке с гармониями и балалайками, и над рейдом звучали веселые или полные глубокой печали народные песни Малороссии.
А мы в это время в кают-компании играли в трик-трак. Поклонники музыки упражнялись на рояле, скрипке или виолончели. Пели также и хором. У русского человека это в крови, независимо от общественного положения.
В момент захода солнца, при спуске флага, на корабле не слышно ни шороха. Уарит абсолютная, очень впечатляющая тишина, когда Андреевский флаг медленно скользит вниз по гафелю. Вскоре слышалась команда с вахты: "Убрать палубу, проветрить батареи, открыть орудийные порты!" Свежий воздух врывался в помещения, освежая нижние палубы, где его всегда не хватает, особенно летом, когда жаркое солние буквально раскаляет корабль. Наступала ночь. Звучала последняя команда: "Надеть чехлы!" и корабль был готов к ночному покою. Но еше долго потом светились на корме иллюминаторы кают-компании, из которых лилась музыка и слышалось пение. Так протекали зимние вечера на "Евстафии".
В феврале 1913 года весь флот, как и вся Россия, отмечал трехсотлетие царствующего дома Романовых. На всех кораблях эскадры проходили смотры и служились молебны. В Морском собрании была развернута выставка национальных костюмов России и ее провинций. В Севастополь прибыл и сам Государь. По этому случаю в Морском собрании был грандиозный бал. LJapb лично вручал офицерам памятные медали на георгиевской ленте. На бронзовой медали был изображен первый царь из дома Романовых - Михаил Федорович и нынешний - Николай Александрович.
Кто мог тогда представить, что Николай II последний русский царь?! Кто мог представить, что всего через четыре года мы станем участниками и свидетелями величайшей трагедии в истории человечества! Поистине, пути Господни неисповедимы.
Дни неслись своей чередой. Южная весна не заставила себя долго ждать. Скоро молодая зелень и первые цветы украсили Севастополь. Флот готовился к летней кампании 1913 года. Корабли грузили уголь и боезапас. К погрузке угля привлекались все, исключая некоторых старших офицеров. Изнуряющую работу подбадривали марши, играемые корабельным оркестром. Над кораблями висели облака черной угольной пыли, застилающей глаза. Погрузка угля - это что-то среднее между спортом и кошмаром, продолжающимся целые сутки. Особенно тяжела погрузка в жару или дождь, но корабль, первым закончивший погрузку, получал благодарность командующего флотом и денежный приз.
Летняя кампания ознаменовалась частыми выходами на учения и стрельбы. Все это происходило вблизи Севастополя. Боевые стрельбы проводились в Тендоровском лимане, где линкоры сдавали артиллерийские задачи примерно в течение трех недель. Мишенью для стрельбы служил старый броненосец "Чесма". Это были очень интересные учения, поскольку мы могли сразу же удостовериться в действии наших снарядов, сьездив на "Чесму". Более того, на палубе и во внутренних помещениях "Чесмы" размешались различные животные, и мы могли убедиться в действии на живые существа осколков и пороховых газов.
Я помню, какое волнение охватывало нас, молодых офицеров, когда нам предстояло управлять артиллерийским огнем. Тут надо было быть предельно собранным, ибо на счету была каждая секунда. Старший артиллерист князь У., любезный и степенный человек в обиходе, был очень требовательным, и мы, конечно, своей неопытностью очень раздражали его. Он злился, нервничал, багровел, постоянно ожидая выговора от флагманского артиллериста за наши бестолковые действия. Мы все это понимали и старались изо всех сил, чтобы его не подвести. И волновались страшно.
Как-то во время стрельб на горизонте появился корабль. Вскоре его опознали. Это была старая немецкая канонерка "Лорелей", стоявшая стационаром в Стамбуле. "Немец" направлялся в Севастополь. Эскадра сразу же получила приказ прекратить огонь, поскольку совершенно незачем было раскрывать потенциальному противнику метод стрельбы и ее результат. "Лорелей" прошел вблизи "Чесмы", явно демонстрируя желание удостовериться в эффективности нашей стрельбы. После завершения стрельб эскадра, как бы в поощрение, была послана в поход вдоль побережья Крыма и Кавказа. Такой поход был особенно приятен, поскольку из-за вечной нехватки средств нас не баловали дальними плаваниями. И вот, наконец, мы вдохнули полной грудью свежий ветер открытого моря. Десять дней пролетели как во сне...
Побережье Кавказа с заснеженными горами было необычайно красиво, восхишая нас своим диким очарованием. В ясную погоду за сотню миль видна снежная конусообразная вершина Эльбруса. Нужно быть художником, чтобы описать настоящее великолепие этой картины. Побережье Турции гораздо менее красиво, тем более, что мне суждено было впервые его увидеть осенью, когда после очередной напряженности в русско-турецких отношениях русский флот демонстрировал силу у турецких берегов. В воздухе пахло войной. Эскадра прошла мимо Синопской бухты, напоминая туркам, если они забыли, о 18 ноября 1 853 года. Вернувшись в Севастополь, мы узнали, что турки не забыли Синопа. Споры улажены, напряженность снята.
На политическом горизонте уже явно начали собираться тучи, но никто из нас не думал о войне, хотя некоторое внутреннее беспокойство все ощущали. Молодость брала свое, заставляя беззаботно веселиться и бедокурить, хотя и это имело порой свои печальные последствия.
Как-то в воскресный день я и несколько моих друзей решили совершить так называемую "круговую поездку по центральной улице Севастополя", другими словами - пошляться по ресторанам. Мы взяли с собой одного гардемарина, с которым были дружны. Гардемаринам до производства в офицеры запрещалось посещение ресторанов и казино. Как раз за день до этого было по этому поводу специальное указание командующего флотом. Игнорируя приказ, мы вместе с гардемарином забрались в темный угол одного из ресторанов, где попивая вино, тихо и мирно беседовали. Неожиданно м ресторан вошла группа офицеров с одного из крейсеров во главе с лейтенантом, пребывавшем явно не в духе. Мы в этот момент громко засмеялись и привлекли к себе внимание. Лейтенант сразу направился к нашему столику и, сославшись на последний приказ адмирала, потребовал, чтобы гардемарин немедленно покинул ресторан. Я вскипел и ответил ему весьма невежливыми словами.
На следующий день лейтенант подал на меня рапорт. Старший офицер с того крейсера поднялся к нам на борт и потребовал извинений, поскольку, по его словам, я оскорбил их корабль. Я объяснил, что о их корабле вообше речи не было. Во всяком случае я не помню, чтобы об этом говорил. Бывшие со мной в ресторане офицеры поддержали меня, и по крайнем мере в этом отношении дело было улажено. Но рапорт лейтенанта тем не менее пошел наверх, в штаб, и я боялся для себя весьма скверных последствий. Помог мне случай. Мы вышли в море для проведения очередных стрельб, когда в кормовом каземате неожиданно воспламенился полузаряд для восьмидюймового орудия, и начался довольно сильный пожар, причинивший серьезные повреждения. Мы немедленно вернулись на рейд, штаб эскадры сразу же начал расследование этого инцидента. Прибывший по этому случаю на "Евстафий" командир нашей дивизии линкоров - контр-адмирал Новицкий побеседовал со мной, отнесясь ко всему делу весьма благосклонно. В итоге я отделался двухнедельным арестом без занесения в послужной список.
Право, я не знаю, какой бы оборот приняло это дело, если бы не пожар, в тушении которого я принял активное участие. Через два дня, как положено, я сдал свой кортик лейтенанту С, с которым мы, кстати, были вместе в ресторане, и он повел меня на гауптвахту. В кают-компании посмеивались: набедокурили вместе, а отвечает один.
Должен признаться, что этот арест меня очень расстроил, поскольку по кораблям упорно ходил слух о предстоящем заграничном походе эскадры в Варну и Констанцу. От досады я готов был рвать на себе волосы, наблюдая целыми днями из окна своей камеры за стоящей в бухте эскадрой - выйдет она в море или нет? Лни проходили один за другим, но эскадра, как стояла в бухте, так и продолжала стоять. Чтобы отвлечься я проводил время за чтением и изучением английского языка.
Как-то из окна камеры я увидел великолепную картину. На рейде погружалась и всплывала подводная лодка. Как я узнал позднее это был подводный минный заградитель "Краб", только что пришедший из Николаева и проходивший ходовые испытания. Тогда я и не подозревал, что мне суждено провести на нем добрую половину войны.
Когда наконец наступил долгожданный день моего освобождения, я, вернувшись на "Евстафий", обнаружил всех в сильном возбуждении: в Севастополь прибывает 1Ларь. Через несколько дней в Севастополь, совершив переход с Балтики, пришла Императорская яхта "Штандарт" и встала на якорь у Графской пристани. В день прибытия Паря корабли стали кильватерной колонной в Северной бухте параллельно железной дороге, по которой должен был прибыть царский поезд. Ждать пришлось недолго. Вскоре из-за Инкермана появился поезд с голубыми царскими вагонами. Поравнявшись с первым кораблем, паровоз уменьшил скорость, и поезд медленно пошел вдоль строя эскадры. Загремел салют. 1Ларь стоял на пло-шадке своего вагона, держа руку под козырек...
Прибыв в Севастополь, Uapb с семьей переехали на "Штандарт". Мы стояли в южной бухте, и я с вахты мог в известной степени наблюдать жизнь иарской семьи на "Штандарте". Uapb вставал рано утром и купался прямо с трапа "Штандарта". Затем он и десятилетний царевич катались на шлюпке. Весь день затем царевич резвился на палубе яхты, всем своим видом показывая, насколько он счастлив жить на кор.т ле. Императрица и Великие княжны, особенно последние, очень просто и свободно гуляли по городу.
Через несколько дней царь отбыл на "Штандарте" в Ялту на свою дачу в Ливадии. Туда же отправилась и эскадра. Наше пребывание в Ялте было просто великолепно. Uapi> произвел в офицеры гардемаринов Черноморского флота. Событие это торжественно отмечалось на всех кораблях.
Мы совершили восхождение на гору Ай-Петри, откуда открывался изумительный вид на море и утопающее в зелени побережье. Мы были настолько очарованы, что пробыли на вершине до самой темноты. Не хотелось никуда отсюда уходить...
Вернувшись в Севастополь, мы стали готовиться к завершению кампании. Приближалась осень... В октябре из Морского министерства пришло предписание откомандировать офицеров-добровольцев, желающих стать подводниками, в школу подводного плавания в Либаве. Я немедленно подал рапорт командиру "Евстафия". Командир вначале возражал, но в конце концов согласился.
Через два дня скорый поезд помчал меня на Север. Прошай, знойный, благодатный и гостеприимный Юг!
