Wundefwaffe

Глава 26

 

В центре фиорда неподвижно стоял тральщик берего­вой охраны, не замечая нашего прибытия. Я смог четко различить в окулярах перископа лица моряков на траль­щике, потом опустил перископ, чтобы застать их врасплох. Команда на всплытие завершила наше длительное пребы­вание под водой. В трубопроводах зашипел сжатый воздух. С глухим стоном лодка вынырнула на дневной свет под жерла орудий тральщика.

Встревоженный капитан крикнул через мегафон:

— Откуда вас черт принес?

Довольный успехом своей маленькой хитрости, я от­ветил:

— Мы — инспекция. У вас есть на борту контра­банда?

— Контрабанды нет, есть гарем. Но не для ваших парней.

И, как бы опасаясь нашего досмотра, капитан при­казал рулевому лечь на обратный курс. Тем временем команда моей лодки вывалилась наружу через рубочный люк. Одни занялись пушками, другие подтаскивали бое­припасы, третьи перегнулись через ограждение мости­ка с бледными лицами и сигаретами во рту.

Подышав некоторое время свежим морским воздухом, я едва не задохнулся от вони и смрада, выходивших из рубочного люка. Аромат сигарет, по которым я так истос­ковался, не мог перебить ужасный запах от шестидневно­го гниения в корпусе. Наоборот, первая сигарета отдавала горечью. Но через два часа, когда «У-953» повернула в фиорд Бергена, я полностью насладился ею.

Тральщик предупредил о прибытии лодки, способ­ствовав организации весьма скромного приема в нашу честь. На причал встречать нас вышла небольшая группа людей, облаченных в синюю морскую форму или серую кожаную одежду. Они имели редкую возможность наблю­дать возвращение подлодки из похода. Многие месяцы лодки уходили в море безвозвратно. Однако моя коман­да едва ли была похожа на возвратившихся героев. С не­промытыми волосами, длинными бородами, позеленев­шими лицами и впалыми щеками, глазными яблоками, выкатившимися, как бильярдные шары, мы напоминали больше истощенных и усталых лесных партизан.

Концы с подлодки были закреплены на причале. При­бывший на борт старший офицер принял кивком мой лаконичный рапорт и поприветствовал команду. Он со­общил, что впереди нас ждут суровые испытания, но за­верил также с нотками теплоты в голосе, что все худшее позади и ситуация в ближайшее время кардинально улуч­шится. Затем старший офицер пригласил нас на коктейль и ужин. За столом подавали крепкие напитки и сытную пишу. Нас спрашивали о последних днях пребывания в Бресте и обстановке в Ла-Рошели. Мои подводники в ответ рассказывали фантастические истории в духе «Ты­сячи и одной ночи». Когда обнаружилось, что они при­няли слишком много ликера, я поднялся из-за стола, пре­кратив застолье. Нар поселили в отдельное помещение. И вскоре можно было услышать, как бородатые морские волки громко распевали песни, отмокая в ваннах или стоя под душем.

На следующий день после крепкого ночного сна я решил добиться получения новой подлодки, поскольку «У-953» разваливалась на глазах. Она нуждалась не толь­ко в новом «шнёркеле», но также в замене двух дизе­лей, всего комплекта аккумуляторных батарей и тысяче других единиц разного оборудования. Об этом я пере­говорил с главным инженером флотилии. Выяснилось, что на базе ВМС не было ни одной из тех деталей, в которых я нуждался, и совершенно отсутствовала воз­можность поставить мою лодку в сухой док на про­должительный капитальный ремонт. Кажется, я убедил главного инженера в том, что мне необходимо предос­тавить новую лодку.

Но в Бергене отсутствовало что-либо более существен­ное, чем запчасти и условия для ремонта. Туда не достав­лялась почта. Я рассчитывал на письмо, телеграмму — на что угодно, — только бы знать, что дома все в порядке. И наши мешки с письмами, видимо, потерялись где-то — либо в неразберихе отступления из Франции, либо из-за того, что почтовые судна были потоплены авиацией про­тивника в проливе Скагеррак или в фиордах. Мы были отрезаны от родины. Отсутствие вестей о судьбе родных и близких тяжело переживалось каждым из нас.

Под низкими, серыми, слоистыми облаками я повел «У-953» в арсенал выгрузить торпеды. Там находилось несколько помятых корпусов лодок, подлежавших рез­ке на металлолом. Я ожидал оживления активности на­ших подлодок, базировавшихся в Норвегии, после того как порты во Франции были потеряны. Но здесь цари­ло удручавшее безмолвие. Напрасно я надеялся на дав­но обещанные новые типы подлодок.

Ужин в жилом корпусе был скудным и строго нор­мированным, чего и следовало ожидать в сложившихся условиях на пятый год войны. Мне сообщили, что ко­мендант города решил организовать торжественный ве­чер в нашу честь, где можно было побаловаться разными напитками, закусками, послушать музыку и потанцевать с норвежскими девушками. Возвратившись в свою ком­нату, я вытащил из своего единственного чемодана ком­плект морской формы, который захватил с собой. Она была влажной, в морщинах и плесени. Неприятный за­пах сопровождал меня, когда я ехал в загородный дом в горах, на курорт флотилии.

Утром на третий день своего пребывания на берегу я встретил своего старого знакомого — офицера штабной группы «Запад» капитана Розинга. Он успел выбраться самолетом из Ла-Рошели за несколько часов до того, как в него вошли американцы. За его прибытием в Норвегию последовало открытие близ жилого комплекса подводни-ко"в штабного учреждения в целях активизации подвод­ной войны против англичан. Вкратце сообщив Розингу о своем последнем походе, я обратился к нему с просьбой:

— Герр капитан, прошу посодействовать мне в полу­чении новой лодки — если возможно, новейшего типа. «У-953» просто непригодна для выхода в море. В Норве­гии к тому же нет условий для ее ремонта и приведения в боеготовность.

— Не вижу возможности для выполнения вашей прось­бы, — ответил Розинг. — Мы предпринимаем сейчас все усилия, чтобы восстановить каждую лодку обычного типа для предстоящих весной крупных сражений.

— Герр капитан, ремонт нашей лодки займет времени не меньше, чем строительство новой.

— Это не вам решать. Ваше дело — исполнять при­казы.

С ним было все ясно, разговор больше не имел смыс­ла. Я был отправлен в отпуск.

В тот же день у меня возникла идея отремонтировать мою лодку на верфях в Германии, Мое будущее оказалось тесно связанным с «У-953». Я понял, что целесообразнее оставить мечты о новой лодке и сконцентрироваться на продлении жизненного ресурса старой.

Команда приняла эту идею стоически. Гораздо боль­шую озабоченность вызвали новости, переданные по ра­дио. Мы узнали, что англичане достигли нижнего Рей­на, а американцы заняли первый немецкий город Ахен. Сообщалось о массированных бомбардировках союзни­ками Штутгарта, Мюнхена и даже Инсбрука. Обстанов­ка складывалась как нельзя хуже, хотя нас уверяли, что не все потеряно. Голос из Берлина снова и снова вну­шал нам, что скоро будет использовано новое оружие, которое обеспечит нам окончательную победу. Мы ви­дели, что на нас надеются, и выходили в море с целью это доверие оправдать.

В сумерках в туманный день позднего октября «У-953» была готова покинуть порт. Перед наступлением но­чи катер береговой охраны вывел нас в фиорд. Это был бесшумный переход через неприятельскую акваторию, где уже действовали британские торпедные катера. По окончании первой ночи' мы прибыли в бухту Хаугесун-на и укрыли на целый день лодку под навес пирса. На следующую ночь последовали за эскортом среди скал, порогов и теснин вдоль скалистого побережья в Ставен-rap. Снова мы провели день в бездействии у незащи­щенного пирса в нервном напряжении. На закате на­чали продолжавшийся всю ночь переход через фиорды и опасные теснины в Эгерсунн. Здесь мы закрепили швартовы за низкорослые сосны, росшие из расще­лин Скального камня, и спрятались под их ветвями. На следующую ночь вышли без сопровождения в открытое море и, пользуясь временно отремонтированным в Бер­гене «шнёркелем», обогнули южный каблук Норвегии и вошли в пролив Скагеррак. Через две ночи мы повстре­чали в Балтийском море немецкий конвой и с наступ­лением дня прошли мимо маяка Кильской бухты. Се­рым холодным утром «У-953» пришвартовалась у пирса Тирпица. Мы вернулись в Германию.

Наше прибытие не вызвало торжественных мероприя­тий, по существу, оно осталось незамеченным. Одевшись в свой старый сморщенный костюм из кожи, я вышел на пирс.и направился к допотопному пароходу, который сто­ял у пирса с начала войны. Я искал там резиденцию коман­дования Пятой флотилии, поскольку знакомый тендер «Лех» уже исчез. Мне сообщили, что резиденция перебра­лась на берег. Шагая по знакомым просмоленным доскам настила, я наблюдал многочисленные свидетельства дегра­дации порта со времени моего последнего посещения его 22 месяца назад. Старый тендер лежал после бомбежки на берегу, его палубы заливала нефтяная жижа и мутная вода. В отдалении высились черные стены развалин. Горы ме­таллолома и строительного мусора заполнили простран­ство, которое когда-то было фешенебельным районом Бе-левю. Я с трудом нашел новую резиденцию командования флотилии среди разрушенных казарм. Командующий выс­лушал мой рапорт с полным безразличием. Мне было при­казано отправляться в Любек. Там можно с уверенностью рассчитывать на ремонт подлодки, здесь же, в Киле, нель­зя было гарантировать даже ее безопасность.

Через час после того, как мы закрепили швартовы, их пришлось снова снять. «У-953» покинула Кильскую бухту и поспешила на восток под темнеющим вечерним небом. Когда рассеялся утренний туман, лодка вошла в устье реки Траве и вскоре после полудня притулилась к шаткому пирсу небольшой базы ВМС — Любек-Симе. Я не застал коменданта базы в его резиденции. Часовой сообщил, что он отправился завтракать и может вер­нуться только через несколько часов.

В небольшом жилом комплексе базы было безлюдно, похоже, им мало пользовались. «У-953» была единствен­ной подлодкой, пришвартованной к пирсу. Мои под­водники завтракали, сидя на ограждении мостика или прямо на палубе. Завтрак оказался скудным, но и за это мы были благодарны. В полдень мне сообщили, что ко­мендант готов встретиться с нами. Мы собрались на не­большой площадке, и я представил команду довольно упитанному офицеру. Он что-то говорил мне о том, что выбрал это место для службы Отечеству в согласии со своими привычками и семейными обязанностями. Я с негодованием заметил,  какую недовольную  мину   он скорчил на лице, когда инспектировал моих подводни­ков, неопрятных и истощенных после долгого похода. Мы немедленно стали восстанавливать свои силы. Я отвел «У-953» в сухой док, где ее должны были пере­оснастить. Возвратившись в жилой комплекс, с удовлет­ворением обнаружил, что старпом позаботился о рассе­лении команды по казармам. Мой чемодан был достав­лен в угловую комнату, которая на некоторое время должна была стать моим домом. Я распаковал вещи, от­правил часть одежды в стирку и чистку. Затем не без волнения я попытался связаться с родными. Однако те­лефонная связь с Дармштадтом бездействовала — и это через два месяца после воздушного налета. Я послал род­ным телеграмму с просьбой немедленно ответить.

Скоро выяснилось, что восстановление «У-953» займет восемь—десять недель. Эта новость, означавшая продол­жительный отпуск для всей команды, была восприня­та как большая милость подводниками, чье стремление побывать дома, разыскать родных и близких росло с тех пор, как мы прибыли в Норвегию. Поскольку родители не ответили на мою срочную телеграмму, я сам решил выехать как можно раньше домой. Уже собравшись в до­рогу, получил из штаба сообщение о том, что у меня за­бирают главмеха и старпома. С большим сожалением я расстался с главмехом, опытным незаурядным инженером, и испытал еще большее разочарование, когда на его место мне прислали инертного главмеха с «У-415». Что еще хуже, на мою лодку получил назначение юный кур­сант, который вообще понятия не имел о подлодках. По­скольку предусматривалось, что он займет место стар­пома, я срочно повысил в должности своего подводника Цимера, хотя тому тоже недоставало опыта. Столь опас­ная перетряска командного состава лодки требовала ре­шительных действий, но я решил ничего не предприни­мать до своего возвращения.

В холодный туманный день в начале ноября я отпра­вился из Любека в Дармштадт через Берлин. Поезд был набит пассажирами с сильным прибалтийским акцентом. Это были беженцы, спасавшиеся от наступавших русских войск. В основном среди них преобладали женщины, де­ти, старики, одетые в старую поношенную одежду и та­щившие с собой жалкий скарб. Дрожа от холода, они сто­яли рядом со своими ящиками, узлами, саквояжами. Из купе в купе распространялись тревожные новости и слу­хи. Восточный фронт быстро двигался на запад, над Ке­нигсбергом нависла смертельная опасность. И почти так же быстро двигался на восток Западный фронт.

Стоя в проходе вагона и погрузившись в невеселые размышления, я глядел в окно. В ногах лежал чемодан с подарками для родителей и Труди. За окном мелькал безрадостный серый пейзаж. Со временем виды моно­тонных северногерманских равнин все чаще сменялись развалинами с почерневшими стенами, воронками, гру­дами обломков и полуразрушенных дымовых труб. За­тем появились руины разрушенных городских кварта­лов. Мы прибыли в Берлин.

Повсюду откуда-то бежали люди. Вокзал был забит тысячами пассажиров. Женщины, одетые в форму Крас­ного Креста, раздавали еду и какую-то черную бурду, которую они называли кофе. Худенькие юные пехотинцы с тяжелой ношей из ружей и вещмешков, в потер­той залатанной форме тащились по вокзалу, как ста­рики. Я протиснулся с багажом сквозь плотную толпу людей на платформе и направился к Ангальтскому вок­залу. Поездка в метро избавила меня от переживаний по поводу обширных разрушений в городе, однако и под землей я видел порушенные судьбы людей. В метро оби­тали тысячи бездомных, изможденных женщин и детей, сбитых с толку солдат, торопившихся в разоренные до­ма или на разваливавшийся фронт. Их лица были отме­чены печатью нужды, голода, бессонницы, безразличия и отрешенности.

Наступила ночь, когда затемненный поезд оставил позади разоренный Берлин и под пронзительный гудок устремился на юг, лязгая колесами. В поезде я как мог убивал время. Курил, думал и мечтал. По моим подсче­там, я должен был быть дома — если не в Дармштадте, то на фабрике своего отца — в полдень следующего дня при условии, что не случится никаких неожиданностей.

Час ночи. Место в купе напротив заняла девушка в форме люфтваффе и стала проявлять ко мне более чем поверхностный интерес. Чтобы избавиться от ее навяз­чивого любопытства, я вышел в коридор и закурил си­гарету. Однако через несколько секунд девушка после­довала за мной.

— Вы не брат Труди? — спросила она неуверенным голосом.

Нехотя я ответил:

— Нет, девушка, вы, должно быть, ошиблись.

— Простите, — извинилась она, — но вы очень похо­жи на него. Понимаете, она моя подруга, брат ее служит во флоте, сходство поразительное.

После этого я сдался:

— Ладно, признаюсь, я брат Труди. А вы кто? Она улыбнулась, память ее не подвела.

— Вы меня не узнаете? Я Клара Эхингер, однокласс­ница Труди. Может быть, самая близкая ее подруга.

Нет, я не узнал эту девушку. Ведь она была тогда еще маленькой девочкой, а я уже пятнадцатилетним юнцом. С тех пор прошло десять лет — целая жизнь. Теперь, ког­да она была рядом, я был рад возможности скоротать вре­мя поездки приятными воспоминаниями о счастливой юности. Мы говорили о школьных годах и обсуждали давно забытые эпизоды. Она действительно была ближай­шей подругой моей сестры, когда мы жили около озера Констанца. Клара сказала, что ей всегда нравились мои родители, а большая статья о них в местной газете напи­сана великолепно.

Внезапно спазмы сжали мне горло.

—- О какой статье вы говорите?

Ее глаза расширились, а рот перекосило от ужаса.

— Вы не знаете? — изумилась она. — Нет, вы, конеч­но, не знаете!

Клара закрыла лицо руками. Больше она ничего не хотела мне рассказывать. Все вокруг закружилось, сна­чала медленно, затем быстрее. Словно большое колесо принялось вращаться по инерции. Я слышал, как де­вушка продолжала говорить сквозь слезы:

— О, простите меня, Труди и ваши родители погиб­ли во время воздушного налета на Дармштадт два ме­сяца назад.

Испытывая головокружение, я оперся на стенку купе, чтобы подняться и выпрямиться. Перед глазами проплы­вали окно, стенка, люди. Я сжал зубы и сдержал слезы. . Никто не должен видеть меня плачущим. Я прикрыл гла­за и сделал глубокий протяжный вздох.

Постепенно — не знаю, сколько это заняло време­ни, — я пришел в себя и стал воспринимать то, что ус­лышал. Может, Клара ошиблась? Но нет, я понимал, что она сказала правду. Теперь все кончено. Никогда я не увижу своих близких, никогда не услышу смех сест­ренки, никогда не почувствую материнскую заботу, не услышу рассказов отца о своих проектах. По какой-то ужасной ошибке покинули этот мир они, а не я. Именно я должен был умереть. И тысячу раз был готов к этому. Я уходил сражаться в море ради сохранения их жизней, ради их безопасности. Но обманулся в своих ожиданиях. Почему Всевышний предпочел взять их не­винные жизни вместо моей грешной?

Клара постепенно отошла от шока. Она была удру­чена тем, что оказалась вестницей смерти. Я старался успокоить ее. Говорил, что она избавила меня от тяго­стного неведения о судьбе родителей и бесцельной по­ездки. Я изменил свои планы. Не было никакого смыс­ла ехать в Дармштадт.

В Эйзенахе мы с Кларой пересели на другой поезд и отправились в городок Озеро Констанца. В бесконечно долгой ночи наш разговор не клеился. Я не мог ни о чем думать, кроме как о потере родных и никчемности всего остального. Когда поезд мчался по рельсам среди серого ноябрьского утра, я протер стекло окна и увидел на сте­не привокзального здания лозунг, который выглядел как злая ирония: «Наши города погибают, стены рушатся, но наши сердца никогда не дрогнут!»

Когда ночная тьма окутала восточные отроги Швар­цвальда, поезд прибыл в родной город Клары. Она про­стилась со мной, смущенная и обескураженная. Я по­ехал дальше в ночной тьме и не выходил из поезда до тех пор, пока не увидел, как лунный свет отражается на поверхности озера Констанца. Я вытащил свой багаж из вагона в Восточном Уберлингене, где мои родственни­ки спасались от войны. Когда я начал разыскивать их дом, то ощутил внезапную потребность вернуться на вок­зал, сесть на другой поезд и вернуться на подлодку к своей команде. Я принадлежал им. Но я продолжил по­иски родственников, держа в руке тяжелый чемодан с подарками. Я не знал, что с ними делать. У меня не было даже любимой девчонки, которой я мог бы их пе­редать. Марианна погибла в развалинах Берлина. Ивон-на пропала еще раньше. Маргариту я потерял в Париже, занятом американцами. Марика была замужем за другим.

Мое появление на пороге дома деда вызвало замеша­тельство. Многочисленные родственники, жившие более или менее согласно под обшей крышей, явно не ожида­ли моего возвращения с Атлантики. Они полагали, что я потерялся в хаосе, последовавшем за вторжением на кон­тинент союзников, и примерно в то время, когда роди­тели получили от меня последнее письмо. Их удивление по поводу моего возрождения из небытия быстро смени­лось встревоженными взглядами и беспокойным шепотом за моей спиной. Чтобы успокоить родственников, я твер­до произнес:

— Ваша тревога мне понятна. Не надо оправдываться.

— Что ты намерен делать?

— Не знаю.

— Ты хочешь остаться у нас?

— Нет, я зашел просто повидаться. Оставлю у вас свои книги и некоторые вещи...

Вскоре я узнал, что моя кузина Лора пристроилась где-то в Шварцвальде. Я немедленно позвонил ей и вы­яснил, что там много снега и прекрасные условия для катания на лыжах. Наконец я нашел себе убежище, ме­сто, где можно забыться на некоторое время.

Рано утром следующего дня я оставил у родственни­ков свои книги, подарки и покинул озеро. Медленно та­щившийся поезд повез,меня в горы, поменявшие в тече­ние часа окраску с темно-зеленой на ослепительно белую. Зима наступила раньше, чем ожидалось. Глубоко в лесу на маленькой станции я уселся в сани, и лошади доста­вили меня на высокогорье в Шёнвальд. Там кузина заре­зервировала мне номер в отеле.

Лора была страстной поклонницей горнолыжного спорта. В следующие несколько дней мы встречались с ней, как только первые солнечные лучи освещали бело­снежные верхушки огромных хвойных деревьев, взбира­лись повыше и спускались на лыжах в долину. Каждое утро мы повторяли эти подъемы и спуски по нескольку раз, завтракали содержимым холщовой сумки, привязанной к моему поясу, затем снова носились на лыжах по белоснежным полям, через замерзшие горные пото­ки до заката солнца. Постепенно моя депрессия ослаб­ляла свою хватку.

Лора старалась подбодрить меня, но ей удавалось это лишь до некоторой степени. Каждый вечер мы слыша­ли эхо артиллерийской канонады, доносившейся с Вогез, расположенных всего лишь в 60 километрах к западу. Мы не могли не слышать радиопередач, сообщавших о наших потрясающих потерях на всех фронтах. Советы захвати­ли Ригу, Литву, пол-Польши и создали себе плацдарм на­ступления на Балканах. Происходили ожесточенные бои на западном берегу Рейна, американцы сровняли с зем­лей Кёльн и Ахен. Я прислушивался к этим сообщениям с нарастающим беспокойством. Нет, я не мог больше ве­сти праздную жизнь, когда рушилась наша оборона на Рейне, а немецкие города исчезали в пламени и клубах дыма. Я был накрепко связан со своей лодкой и коман­дой. Это все, что у меня осталось.

В один из холодных дней ноября я простился с Лорой и сел в сани, отправлявшиеся к станции. Когда мы спус­тились в безмолвную долину, я спрашивал себя: Боже мой, что будет с Германией? Куда делось это чудо-оружие, ко­торое нам обещали столько раз? Как сможем мы без него остановить русских, американцев, англичан, французов — весь мир?

Я прибыл на базу подводных лодок Любек-Симе в хо­лодный ненастный день. Юный старпом Зельде, которо­го я оставил на время своего отсутствия во главе неболь­шой части экипажа подлодки, доложил, что воздушные налеты и дефицит запчастей замедлили ремонт «У-953». Он явно отстал от графика, и нам бы повезло, если бы подлодка вышла в море в новогодний праздник. Однако, несмотря на неприятную весть, я расположился в своей комнате с ощущением, будто нашел спасение от всех бед.

Здесь пахло смолистой хвоей. Через трнкие стенки я слы­шал в соседних комнатах говор своих подводников, узна­вал голоса каждого из них. Меня радовало их присутст­вие. Оно придавало уверенность и осмысленность сущест­вованию.

Вечер я провел со своими подводниками и узнал, что многие из них тоже пережили свои личные трагедии во время отпуска. Бергер обнаружил в руинах свой родной город Клеве, расположенный в непосредственной близо­сти от линии фронта на западе. Во время пожара погиб­ли его жена и единственный ребенок. Кто-то показал ему место их захоронения. Сразу же после посещения моги­лы он вернулся на базу к своей подлодке. Один из мото­ристов тоже обнаружил только развалины своего дома. Его родители пропали без вести. Узнав об этом, он тоже поспешил вернуться на базу. Другие подводники прове­ли отпуска в поездах и автобусах в попытках найти свои семьи, спасавшиеся бегством из города в город. Те, кто все-таки встретился с родными, почти не располагали временем для общения с ними. Кое-кто вообще не дое­хал до дома. Их города оказались уже за линией фронта, в Силезии. Для них всех, как и для меня, оставалась одна дорога — возвращение на подлодку к товарищам, с кото­рыми они могли разделить трагическую судьбу.

Однако не со всеми членами экипажа мои отношения складывались безоблачно. Наступил декабрь с его моро­зами и снегом, с пронизывающими восточными ветрами. Началась долгая зима. Под стать ненастным дням было и мое настроение, омраченное присутствием в команде трех офицеров. Старпом, главмех и курсант не обладали ни опытом, ни зрелостью. Они доставляли мне больше забот, чем помощи, и расхолаживали команду. Мои подвод­ники, профессионалы, имевшие длинный- послужной список, боевой опыт и награды, видели мало проку от не­зрелого главмеха и относились к юному курсанту с не­скрываемым презрением. Мириться с таким положением дел на боевой подлодке было тяжело и опасно. Я попросил отдел кадров заменить главмеха и курсанта. Подоб­ная дежурная просьба, которая год назад была бы удов­летворена автоматически, даже если бы ее расценили как каприз капитана, на этот раз была решительно отклоне­на. Моя попытка доказать, что кадровая замена необхо­дима для сохранения боеспособности лодки и экипажа, вызвала лишь пренебрежительную отмашку. Мне как бы дали понять: «Какая разница? Жизнь подлодки слишком коротка, чтобы о ней беспокоиться, даже если команда подводников идеальна».

Не только некомпетентность была причиной моего недовольства курсантом. Что еще хуже, он был пристав­лен нацистской партией вбивать в головы подводников официальные догмы, идеалы и лозунги. Партийное вме­шательство в дела подводного флота имело короткую, но бурную историю, которой предшествовала неудавша­яся попытка покушения на Гитлера. До этого наш флот был свободен от политического вмешательства. Даже после покушения, когда партийное влияние на все сто­роны жизни страны резко усилилось, командиры под­лодок, и в том числе я, успешно противодействовали проникновению в среду подводников офицеров-полит­работников пассивным сопротивлением. Но с упадком рейха партийное влияние становилось все более могу­щественным и догматичным. Это приводило в отчаяние ветеранов, офицеров и рядовой состав, разделяющий их настроения. Подводники время от времени жаловались мне на попытки курсанта поучать их в партийном духе. Их реакция на это была совершенно естественной: они доказывали свою верность долгу и героизм делами и по­ступками и не нуждались в партийных поучениях отно­сительно того, как воевать и умирать.

Удалось бы мне или нет освободиться от курсанта, но я был полон решимости положить конец его назойли­вым поучениям. На общем собрании команды я указал главмеху, старпому и курсанту, что они еще не приоб­рели достаточной квалификации, чтобы исполнять свои должности на борту подлодки. Я предупредил их, что они не смогут оставаться долго на своих постах, если не будут строго следовать моим распоряжениям, каса­ющимся их подготовки к боевому походу. Кроме того, я так загрузил курсанта мелкими поручениями, что у него не оставалось времени произносить партийные речи.

Во вторую неделю декабря активность в порту драмати­чески возросла, что свидетельствовало о подготовке наше­го весеннего наступления на море. В десятидневный срок с Балтики прибыли пять обычных подлодок. Заполнились пустые казармы, активизировались ремонтные работы в сухом доке. Но прибывшие в порт суда не вносили ничего нового в наш боевой потенциал. Они ничем не отличались от нашей старушки «У-953», Словом, военные приготовле­ния не обещали остановки нашего катастрофического па­дения в пропасть.

И тут забрезжил свет надежды на Западном фронте. Ранним утром 16 декабря наши армии предприняли мощ­ное контрнаступление в Арденнах против англо-амери­канских сил. Немецкие радиостанции сообщили о круп­ных успехах немецких войск, продвинувшихся в первые же часы далеко в глубь территории противника. Нако­нец началось давно обещанное крупное наступление. Мы опять двинулись на запад, и наши дивизии не остано­вятся до тех пор, пока последний солдат союзников не будет сброшен в море, Я слушал победные новости со смешанным чувством надежды, беспокойства и сдержан- j ности. Хотя прорыв в Арденнах дал первоначальные впе­чатляющие результаты, он произошел на достаточно узком фронте для глубокого проникновения наших войск на юг. Мои надежды увядали и росла тревога по мере того, как проходили дни и уже не приходили вести о на­ших успехах. Через, неделю после того, как мы были взбу­доражены фанфарами и военными маршами, голоса, за­верявшие нас в скорой победе, умолкли. Наступление за­медлилось от холода и грязи, а затем было остановлено свежими дивизиями союзников, брошенных на ликвидацию нашего наступательного клина. В канун Рождества наши шансы на крупную победу пришли к нулю.

В канун Рождества в порту было торжественно и ти­хо — по крайней мере до полуночи. Я совершал вечерний обход комнат, беседуя со своими подводниками, раздавая им заверения, в которых они не нуждались. Каждый из них прикрыл свою душу прочным панцирем, чтобы за­щититься от превратностей распадавшегося мира. Я вер­нулся в свою комнату после того, как выпил со своими офицерами, унтер-офицерами и матросами изрядное ко­личество налитков. Сварил себе кофе на горячей плите, погрузился в кресло и принялся читать. Комната была насыщена запахом хвои от елки, которую матросы уста­новили в одном из углов. Это напомнило мне счастливые праздники Рождества в прошлом. Жилой комплекс зати­хал. Я постепенно заснул, видя во сне веселую пирушку.

Через несколько часов после полуночи меня разбудил громкий стук в дверь. Стучал мой идейный курсант, ко­торый стоял на вахте;

— Герр обер-лейтенант, я видел, как один из матро­сов провел через проход в заборе женщину и скрылся с ней в комнате.

Сообщение меня заинтересовало. Я отправился в даль­ний конец коридора, где находилась комната матросов. Стараясь не шуметь, открыл дверь. В комнате было тем­но и тихо. Включил свет, но обнаружил, что ребята под­страховались, вывернув лампочки.

— Сходите за фонариком, курсант.

— Слушаюсь, герр обер-лейтенант! — воскликнул он, сгорая от нетерпения,

Я остался у двери, прислушиваясь. Слышал только тихое размеренное дыхание спавших матросов. Жаль, что курсант вмешался в это дело и помешал мне спать. На этом этапе войны разве имело значение, где наши парни занимались любовью? Ведь каждому из нас отме­рено не так много жить и любить. И все же дисципли­на должна соблюдаться.

Курсант вернулся с фонариком, и я направил луч све­та на первого спавшего матроса. Все в его кровати выг­лядело естественным. Следующий матрос проснулся от света и моргнул ресницами. Третья постель была подо­зрительно объемной. Я приподнял краешек одеяла, и под ним показалось испуганное личико юной блондинки. Я осознал, как бестактно поступил, и опустил край оде­яла, чувствуя себя виноватым. Затем в казарме зажегся общий свет, и я обнаружил еще двух девиц.

Я ограничился осмотром этой комнаты, рассчитывая, что обитатели других, услышав суматоху, постараются побыстрее освободиться от своих напарниц. В отноше­нии же трех «попавшихся» матросов мне пришлось ре­шать старую коллизию между требованиями дисципли­ны и моими личными симпатиями к парням. Я отложил свое решение на время после праздников.

На второй день после Рождества задрожала земля и послышался глухой рокот в отдалении. Мне это было хорошо знакомо. Шла массированная бомбардировка города — в данном случае Гамбурга. Я взял бинокль большого увеличения и занял место на шоссе, прохо­дившем неподалеку, по господствовавшей над местнос­тью возвышенности.

На голубом небе не было ни облачка, воздух холоден и прозрачен. Гамбург освещало белое зимнее солнце. С моего места были видны солнечные блики на крыльях и фюзеляжах «летающих крепостей», подлетевших со стороны моря. Они плавно спускались с небес и пики­ровали на город. Самолет за самолетом выплывали из от­даленной дымки. В просветах между сотнями бомбарди­ровщиков и бесчисленных истребителей сопровождения подпрыгивали серые и черные комочки от разрывов зе­нитных снарядов. Я видел через окуляры бинокля, как на Гамбург сыплются бомбы, как вспыхивают на фоне голу­бого шелка небосвода красные и желтые шары, как взры­ваются и кувыркаются в воздухе горящие самолеты, как наши «мессершмиты», подобно ястребам, бросаются на бомбардировщики, заполняя воздушное пространство об­ломками неприятельских летающих машин. Под моими ногами на расстоянии многих километров от боя дрожа­ла земля. Тысячи ни в чем не повинных жителей Гамбур­га, которые молились на Рождество, были заживо сожже­ны и обращены в пепел. Должно быть, мои родные по­гибли таким же образом.

Что за гнусная, нелепая война, на которой здоровые мужчины и самая совершенная техника используются для уничтожения беспомощных и безобидных людей. Я убеж­дал себя, что участвую в другой войне, где одни топят другие корабли с оружием и боеприпасами, прежде чем последние будут использованы для убийств и разруше­ний. Но каким бы способом ни велась война, ее ужасные последствия не поддаются воображению. Смерть в гиган­тских масштабах становилась столь будничной, что сама жизнь казалась неуместной, лишней, а обыкновенные ра­дости жизни чем-то ненормальным, странным и нелепым. Даже любовь порядочной женщины воспринималась как помеха каждодневному кошмару выживания.

Моя горечь в связи с трагическим ходом войны, с ту­постью и некомпетентностью в штабе, обрекавшими нас на бессмысленные жертвы, стала невыносимой в начале января. После попыток ускорить ремонт нашей лодки в период между Рождеством и Новым годом я был вызван — без всяких объяснений — к адмиралу Деницу в резиден­цию его штаба, расположенную в окрестностях Берлина. Это было странно, так как Лев все больше и больше уда­лялся от своих капитанов. В годы триумфа и побед он регулярно навещал командиров подлодок и их команды в портах. Позже он прекратил свои визиты и вместо них вызывал командиров на встречи в казенной атмосфере штаба в Париже. После захвата союзниками Парижа и гибели большинства наших судов Лев перестал пригла­шать капитанов.

В Берлине я занял номер в отеле «Фюрстендорф», принял душ и побрился, надел свежую белую сорочку и новый галстук. Затем на ожидавшем меня мини-авто­бусе отправился по шоссе в восточный пригород столи­цы Бернау. Проехав по пустынному шоссе, через сос­новую рощу, я прибыл к комплексу штабных зданий, тщательно охраняемых и носящих экзотическое на­звание «Коралл». После проверки документов часовым меня провели внутрь могущественного морского ведом­ства. Лабиринт вычищенных до блеска коридоров, ле­гион офицеров в безукоризненно белых мундирах дела­ли здание похожим на госпиталь. Отсутствовали только запахи эфира и антисептики. Я сразу почувствовал себя не в своей тарелке. Меня потянуло назад к своей про­потевшей, чумазой команде.

Мне сообщили, что адмирал еще не приехал, и при­гласили позавтракать. В столовой декорированные сто­лы, прекрасные скатерти, отборный фарфор, серебря­ные приборы с орнаментом, ряды официантов в белых фраках произвели на меня впечатление какой-то ненуж­ной парадности. Я подумал, что большинство этих лю­дей можно было бы использовать в годы войны с боль­шим смыслом. Если бы они меньше развлекались и старались снабжать нас средствами для ведения сраже­ний, Германия сохранила бы многие из тех 203 экипа­жей подлодок, которые были потоплены в минувший год. Возможно, мы располагали бы тогда армадой под­водных лодок в 682 оперативные единицы, которая бы­ла отправлена на дно с начала войны.

Когда столовую покинули элегантные штабисты, я ос­тался с пятью офицерами, чья синяя форма резко контра­стировала с белизной мундиров постоянных обитателей этого здания. Отсутствие наград характеризовало их как новичков, еще не нюхавших пороха. Из совместной бе­седы я узнал, что это командиры новой партии подлодок, которые ко времени укомплектования личным составом уже устарели. Эти ребята были готовы выйти в море, но их задержал вызов адмирала. Глядя на них, я видел перед собой покойников. При отсутствии боевого опыта у них не было ни малейшего шанса выжить, даже если они и не имели недостатка в уме, способностях и хорошей под­готовке. В условиях обширной и многообразной систе­мы противолодочной обороны противника они неизбеж­но потеряются. Я подозревал, что они не были даже про­инструктированы относительно того, что их ожидает.

Через некоторое время нам сообщили, что адмирал готов принять нас, и провели в большой светлый каби­нет. Дениц стоял у окна, на его бледном лице играли лучи зимнего солнца. Он сильно постарел с тех пор, как я в последний раз видел его в Лориане в 1941 году. Тог­да в теплый осенний день он прикрепил к моей груди Железный крест. Теперь же он выглядел осунувшимся, малорослым и менее подвижным.

Адмирал пожал каждому из нас руки и пригласил при­сесть в кресла, стоявшие напротив его стола. Он про­шелся перед нами и начал говорить, стараясь держать­ся уверенно и решительно. Он говорил о необходимости самопожертвования и о больших переменах к лучшему в подводной войне, которые вскоре должны были про-" изойти. По его словам, цель нашего предстоящего по­хода — это связать военно-морские силы союзников в их собственных акваториях и не допустить операций противника близ побережья территорий, контроли­ровавшихся нашими войсками. Мы должны были стать теми доблестными воинами, которые будут самоотвер­женно сражаться до тех пор, пока новые типы лодок не изменят ход войны в нашу пользу. Когда мы вернемся из похода, то получим первую из этих лодок. В заклю­чение Дениц поразил нас заявлением, что ради выпол­нения стоявших перед Германией задач он пошлет на фронт все имевшиеся в наличии лодки, даже те, кото­рые предназначены для учебных целей.

Речь адмирала была короткой, но впечатляющей: Де­ниц все же не утратил способности зажигать в нас искры энтузиазма, также как после его выступлений в годы три­умфа. Вместе с тем он ничего не сказал нового и, как мне показалось, был убедителен только потому, что нам отча­янно хотелось верить ему. Мои представления о Денице сводились к тому, что его тактика, некогда обеспечившая нам победы, теперь вызывала бессмысленную гибель тысяч подводников вместе с их устаревшими подлодками. Его последний приказ можно было расценить только как отчаянную попытку отсрочить неизбежное поражение. И все же я от всей души желал себе ошибиться.

После двухдневного отсутствия я вернулся на базу. На следующее утро за завтраком старпом доложил, что ре­монт «У-953» завершен и лодка днем раньше отбукси­рована к пирсу. Затем в большом возбуждении он сооб­щил мне, что в порт прибыли две лодки новейшего типа и перед наступлением сумерек пришвартовались рядом с нашей. Я прервал завтрак, переоделся в свой кожаный костюм и спустился к причалу. У его подножия стоя­ла «У-953», свежевыкрашенная, с надраенной палубой, с пушками, на которых еще не высохла смазка. Мои под­водники собрались на кормовой палубе для переклички. Каждый из них поглядывал одним глазом на меня, а дру­гим — на монстрообразные новые подлодки, стоявшие по оба борта от нашей. Я вступил на борт нашей возрожден­ной рабочей лошадки, ответил на рапорт старпома и при­ветствие команды, затем сказал всем, что нам придется совершить еще один поход на нашей старой подлодке, прежде чем нам предоставят лодку нового типа, подоб­ную тем, что раскачиваются рядом с нами. Я пообещал это в надежде, что Дениц сдержит свое обещание.

Из того, что дал поверхностный осмотр «У-953», я пришел к выводу, что в сухом доке механики основа­тельно поработали. Страдавшая всемк старческими бо­лезнями, она была переоснащена новым оборудовани­ем. Прежний примитивный «шнёркель», доставлявший нам столько неприятностей, был заменен новым гидрав­лическим устройством с усовершенствованным поплав­ком. Вонь от разложения и застоя сменил запах новой краски. «У-953», кажется, была готова к походу.

Затем я решил познакомиться с одной из подводных диковин. Перейдя по сходням на один из стальных китов, я спросил у вахтенного, на месте ли командир. Тот отве­тил утвердительно.

— Как его имя?

— Капитан-лейтенант Зигман.

Мой прежний капитан с «У-230»! Я взобрался по необъятной скорлупе легкого корпуса на мостик, опус­тился через люк в оборудованную сложнейшей аппара­турой боевую рубку, из нее в помещение центрально­го поста, которое походило на электростанцию. Заме­тив Зигмана, стоявшего ко мне спиной, я взволнованно произнес:

— Доброе утро! Хочу доложить о своем прибытии. Зигман обернулся:

— Что за черт! Неужели это ты? Что привело тебя в этот вшивый порт?

— Прибыл из Норвегии на старой развалюхе, чтобы из нее сделали новую.

— Ты все еще ходишь на одном из этих старых гро­бов? — спросил он с удивлением.

— Увы, у меня нет ваших связей. Поздравляю с новой подлодкой.

— Спасибо. Пойдем, я покажу тебе ее. Или ты уже видел такой корабль раньше?

— Нет, не имел удовольствия.

Пока мы шли в носовые отсеки, Зигман сообщил, что сменил «У-230» на новую подлодку весной прошло­го года. 21 августа, когда союзники высадились в Туло­не, команда бежала с «У-230», которой командовал уже Эбербах. Большинство наших старых товарищей захва­чено в плен. Я также узнал от Зигмана, что Фридрих покинул «У-230» вместе с ним и остается его главмехом. Ридель же стал капитаном «У-242». Мы дошли наконец до носового торпедного отсека. В его обширном поме­щении было установлено шесть торпедных аппаратов вме­сто четырех, имевшихся на обычных подлодках. Вдоль стенки прочного корпуса располагалось хранилище для 14 незагруженных торпед.

— Мы загружаем аппараты при помощи гидравлики за десять минут, — пояснил Зигман. — Только нажимаем кнопки, и все потихоньку идет само собой. Больше мы к торпедам не прикасаемся.

Отсек был оборудован механизмами для хранения, перемещения и загрузки торпед в аппараты. Торпедис­ты, спавшие на старых лодках вповалку среди стальных рыбин, имели здесь просторное помещение для отдыха. Офицеры и унтер-офицеры занимали помещения, похо­жие на каюты 1-го класса на пассажирском лайнере. Во­доизмещение новой лодки почти в три раза превосхо­дило водоизмещение «У-953».

— Ты не поверишь, но мы движемся под водой быст­рее, чем на поверхности, — продолжил Зигман поясне­ния. — Можем двигаться там с предельной скоростью в 17 узлов довольно продолжительное время.

— И кроме того, можете атаковать конвой из подвод­ного положения.

— Это еще не все. Мы не только быстрее движемся под водой, но также способны стрелять торпедами с глу­бины 50 метров, воочию не видя цели. Глубина нашего погружения в два раза превышает вашу, и мы легко ухо­дим от преследующего эскорта.

— Выходит, что вы практически неуязвимы.

— Именно так. Высокая скорость позволяет нам ата­ковать и уходить незамеченными. Новая электронная система управления стрельбой обеспечивает стопроцен­тную точность огня. Наш новый «шнёркель» действует так же, как ваш перископ. Он выдвигается очень быст­ро и позволяет скорее перезарядить батареи. Наша под­лодка — идеал субмарины.

То, что нам говорили много месяцев, было правдой. Новые подлодки действительно существовали. И по об­щему мнению, это на самом деле было чудо-лодки. От­правленные в море в достаточном количестве, они могли бы загнать союзников в глухую оборону на море. Если бы только наступление противника с востока и запада мог­ло быть задержано на определенное время...

Зигман отказался от моего предложения позавтра­кать. Он спешил провести конец недели в кругу семьи. Мы тепло расстались, пожелав друг другу удачи и успе­ха. Оба сознавали, что нас теперь разделяло. Великолеп­ная новая лодка давала ему весомые гарантии пережить конец войны. Моя же древняя обрекала меня на верную гибель.

С горечью в душе и тревогой за свою команду я при­готовился к выходу в море.