Wundefwaffe

Глава 26. Огни на клотиках

 

Февральская (революция, в которой, как и во всех российских бедах, прежде всего и больше всего повинен царь – ему "нет и не может быть прощения, пока на земле останется хотя бы один русский" Берберова Н.Н. "Курсив мой. Автобиография. М., 1966. с. 110) отразилась на флоте двумя всесокрушаю­щими массовыми мятежами. Первый произошел в Кронштадте уже 28 февраля. В раскаленной обстанов­ке, созданной адмиралом Р.Н. Виреном — одним из "возлюбленных" императорских ставленников — было растерзано и убито до 50 офицеров. Крепость, город и корабли оказались во власти анархии и безначалия. И уже за сутки до этого, 27 февраля в 7 часов вечера в Таврическом дворце открылось первое заседание Сове­та рабочих депутате в. "Совет" уже 1 марта успел опубликовать основополагающий акт, почти до основания разрушавший армию и флот. Это был знаменитый "Приказ № 1" Петроградского совета, в котором сол­датам предлагалось во всех частях выбирать комитеты, которые должны взять под свой контроль все оружие и не выдавать его офицерам. Тем самым власть и права офицеров фактически ликвидировались.

Но даже и после сообщения о том, что Кронш­тадт уже 28 февраля был захвачен мятежными солда­тами и матросами, Командующий флотом продолжал выжидать и не предпринял никаких шагов, опережаю­щих события. Он оказался настолько слеп и недаль­новиден, что, как свидетельствовал Г.К. Граф (с. 256) продолжал, подобно М.К. Бахиреву, веро­вать в незыблемость самодержавия и даже воображал, что Государь по окончанию войны "снова при­мет власть в свои руки".

Так были потеряны дни 1 и 2 марта, когда, взяв на себя гражданское мужество объявить о решитель­ном разрыве с царизмом и безоговорочном присоеди­нении к власти Государственной Думы, адмирал мог еще успеть парализовать агитацию на кораблях. Так флот в состоянии неопределенности пришел к 3 марта.

Ничто не предвещало беды. Командующий и офицеры на кораблях в Гельсингфорсе были убаюка­ны тем спокойствием, с которым матросы приняли из­вестие о состоявшимся 1 марта захвате Кронштадта восставшими матросами и солдатами, о революцион­ных уличных манифестациях с участием матросов ко­раблей и о разгроме 2 марта тюрем в Ревеле, слухи о приказе № 1 и оглашение утром 3 марта перед коман­дами кораблей акта об отречении императора от пре­стола в пользу великого князя Михаила Александро­вича. Но уже начались в городе манифестации, подоб­ные ревельским, и матросы, очевидно, не могли удов­летвориться запоздалым ничего не объясняющим и ни­чего не обещавшим приказом командующего флотом о его присоединении к Временному правительству и одновременно — вот тебе и свобода — о запрещении в городе манифестаций. Казалось бы четыре дня рево­люции в Петрограде и три в Ревеле должны были по­казать, как опасна для офицеров самоизоляция от ко­манд, как важно было продемонстрировать свою ан­тимонархическую позицию и присоединение к солдатс­кой и матросской массе. И офицеры "Андрея Перво­званного", как это, увы, было на всем флоте, вместо спасительного для всех общения с матросами, прята­лись по каютам и кают-компаниям, выжидая, пока все само собой не "образуется".

Исключение, правда, составляли зимовавшие в Моонзунде "Цесаревич" и "Адмирал Макаров" (см. об этом книгу автора "Цесаревич" —линейный корабль. 1906-1925. СПб., 2000). Но в Гельсингфорсе вместо жизненно необходимой спасительной разрядки напря­женности, подробных бесед с матросами о грядущих демократических преобразованиях военная власть по-прежнему рассчитывала на умолчания и запреты.

Время "Ч" пришлось на вечер 3 марта — по окончании всех работ и занятий. В начале 8 часа вече­ра, как было записано во флагманском историческом журнале 1-й бригады линейных кораблей, — линейный корабль "Павел I" поднял боевой флаг, развернул баш­ни на стоящий рядом с ним "Андрей Первозванный", после чего на "Андрее Первозванном" был также под­нят боевой флаг. На обоих кораблях были слышны вы­стрелы". Вслед за ним подняла боевой флаг и стоявшая рядом с ними "Слава". Следуя движению 2-й бригады линейных кораблей, подняли боевые флаги "Севасто­поль" и "Полтава". Значит, и там люди посвящены в заговор. В считанные минуты мятежом был охвачен весь флот на рейде. На всех кораблях поднимали бое­вые (красные) флаги, а с получением темноты включи­ли красные лампы клотиковых сигнальных фонарей.

Лидером восстания всю ночь оставался "Павел I". Устроив на корабле охоту на своих офицеров, матросы, направив пушки на "Андрея Первозванного", отправили на него команду головорезов, а на флаг­манский корабль 1-й бригады дредноут "Петропавловск" клотиковым фонарем сигналили: "Расправляй­тесь с неугодными офицерами, у нас офицеры аресто­ваны". И на дредноутах, поспешно исполняя приказ, также поднимали боевые флаги, также зажигали крас­ные огни и пытались убивать офицеров. Только на "Гангуте" офицеры вместе с командиром каким-то чу­дом сумели не допустить бесчинств и даже, в противо­положность остальным кораблям двух бригад, не были арестованы своими матросами.

На "Андрее Первозванном" мятеж начался не­медленно по сигналу с "Павла I". Но здесь, по счас­тью, путь замысла негодяев преградила твердая воля командира. Им, проявив самые высокие понятия о до­стоинстве человека и долге, чести офицера, был капи­тан 1 ранга Георгий Оттович Гадд (1873-1952, Копен­гаген). Представитель одной из флотских династий, (его отец Отто Федорович на фрегате "Пересвет" уча­ствовал в "американской экспедиции" русского флота в 1863-1864 гг., брат Александр командовал первый подводными лодками и в 1915 г. черноморским эсмин­цем "Дерзкий"). Г.О. Гадд прошел большую школу войны и службы. В Тихом океане плавал в 1897-1899 гг. на крейсере "Рюрик", под Порт-Артуром в 1904 г. — на крейсере "Боярин", командовал миноносцем "Сильный", на Балтике в 1913-1914 гг. командовал эс­минцем "Сибирский Стрелок", в 1914-1915 гг. — ди­визионами миноносцев. Командиром "Андрея Перво­званного" был с 29 июня 1915 г. Правда, Г.О. Гадд, так же, как и все офицеры, был обманут внешним спо­койствием, с которым команда выслушала (Граф Г. с. 272) утром 1 марта сообщение командующего флотом об отречении императора и переходе власти к Времен­ному правительству.

Он также, видимо, не пытался организовать офицеров для бесед с матросами. Ничем не помог ему начальник бригады контр-адмирал А.К. Небольсин (1865-1917), 3 марта вернувшийся из Петрограда и, значит, хорошо осведомленный о совершимся в столи­це. Хуже того, узнав в 20 часов о первых признаках волнения в команде на своем флагманском корабле, адмирал заявил командиру: "Справляйтесь сами, а я пошел в штаб". Далеко уйти ему не дали — его оста­новили открывшейся по нему с корабля стрельбой, а когда он попытался вернуться, то был убит на сходне выстрелами в упор. Заговорщики во всем успели опе­редить офицеров и командира. В момент, когда он, почуяв неладное, приказал играть сбор, главари успе­ли убить вахтенного начальника лейтенанта Г.А. Буб­нова (1889-1917) и тем помешали сыграть сигнал. И команда, следуя плану мятежа, разобрала винтовки.

Все повторялось, как на броненосце "Князь По­темкин-Таврический", и казалось, что оборона, кото­рую по приказу командира офицеры заняли в кормовых отсеках, продержится недолго. Адмиральское по­мещение пришлось оставить из-за яростной стрельбы через палубные иллюминаторы. Вместе со стрельбой отовсюду, как вспоминал Г.О. Гадд, "слышались ди­кие крики, ругань и угрозы". Несколькими пулями, пробившими легкие переборки, был убит один из ос­тавшихся с офицерами вестовых (видимо, матрос 1-й статьи Хусаинов — он значился в списке погибших), в грудь и в живот тяжело ранен мичман Тихон Тихоно­вич Воробьев. Время работало не на них — среди ко­манды неминуемо должно было произойти отрезвле­ние. Идти под верную пулю из офицерского револьве­ра матросы не решались и повели еще более яростный огонь через переборки и тамбуры помещений. Минуты затишья, когда офицеры по приказу командира попы­тались выйти наверх и обратиться к команде оказа­лись обманчивыми — стрельба возобновилась с новой силой. Но среди мятежников уже произошел раскол — кто-то решил потребовать выхода наверх мичмана Р. Он, по словам командира, "всегда был любимцем ко­манды" и его, видимо, хотели спасти от расстрела. Не исключено, что был и другой замысел — подобно пра­порщику Алексееву на "Потемкине", мичман мог сде­латься выборным "командиром".

Из приведенного Г.К. Графом подробного рас­сказа командира (На "Новике. 1922. с. 272-281, 1997. с. 268-278) следует, что в продолжение этой ночи, он, решившись выйти к команде один и несколько раз, рискуя быть убитым, сумел горячей речью нейтрализо­вать большую группу матросов, и заставил их осоз­нать безысходность и преступность мятежа. Умело осадив одного из уже проникших на корабль с берега агитаторов (тот кричал: "кровопийцы, вы нашу кровь пили!"), он следом разоблачил и главную ложь глава­рей о невнимании командира к матросам. "Правда, правда, они врут, против вас мы ничего не имеем", — послышались голоса из толпы. Все это время стрельба по офицерам в кормовом отсеке не прекращалась. За­тем расстреляли вытащенных с окровавленными голо­вами двоих кондукторов. Опьяненные совершенным злодеянием, многие кричали столпившимся вокруг ко­мандира матросам: "Чего вы его слушаете, бросайте за борт, нечего там жалеть". Но толпа прибывала, и командир чувствовал, что люди слушают его все вни­мательнее. Тогда откуда-то из темноты явилась груп­па матросов, с криками пытавшихся рассеять толпу и взять командира "на штыки". Но прежде чем коман­дир успел вскинуть револьвер, выбирая кому из него­дяев достанутся его девять пуль, его заслонили до пя­тидесяти матросов: "Не дадим нашего командира в обиду!". Убийцы отступили, но корабль продолжал ос­таваться в их власти. Не переставая пытаться спасти офицеров, Г.О. Гадд смог, наконец, уговорить матро­сов взять их под охрану при условии, что они вместе с командиром отдадут свои револьверы.

Команда согласилась также с предложением ко­мандира, чтобы не допустить на корабле пьяного разгу­ла, взаимного "выяснения отношений", поставить кара­ул также у винного погреба. Присутствие командира сыграло свою роль и в том отпоре, который получил прибывший с "Павла I" революционный делегат, дело­вито осведомившийся: "Что покончили с офицерами, всех перебили? Медлить нельзя!". Уязвленные, видимо, понуканиями со стороны, матросы флагманского ко­рабля ответили, как писал Г.О. Гадд, "очень грубо" в том смысле, что сами знают, что делать. Не желая брать на себя грех убийства офицеров, основная масса команды считала, видимо, более удобным изолировать их под арестом, сохранив для себя свободу действий на корабле. В этом пришлось убедиться командиру, нео­тлучно находившемуся при офицерах. В охраняемом коридоре никто не появлялся, но выстрелы на корабле до утра не прекращались. Это продолжалась охота на унтер-офицеров и кондукторов, с каждым из которых находились любители свести личные бытовые счеты. "Ужасно было то, что я решительно ничего не мог пред­принять в их защиту", — писал Г.О. Гадд. Так выдава­ла себя порочная система взаимоотношений между офицерами и младшим командным составом. Ни офи­церы, ни матросы не считали их социально близкими и по негласному уговору с командиром унтер-офицеры и кондуктора были отданы во власть торжествовавших победу мятежников. Наверное, командир, имея свобо­ду передвижения, мог потребовать для себя специаль­ную охрану, попытаться убедить их вернуться к испол­нению долга присяги и с их помощью спасти хотя бы часть унтер-офицеров и кондукторов. Ведь в свое время кондукторы собственными силами сумели организо­вать контрпереворот на захваченном революционера­ми в 1906 г. крейсере "Память Азова", но командир — в силу ли, возможно, данных матросам джентльменс­ких обязательств не предпринимать против них никаких действий или в согласии со своими евангелическо-лютеранским вероисповеданием — на организацию контр­переворота не решился.

Слишком зыбкой, видимо, была вокруг обста­новка — горстка офицеров в окружении буйствую­щих, как дикие звери, и почти поголовно вооружен­ных матросов. Слишком много оказалось в команде извергов, из которых двое, вызвавшись довести до ла­зарета тяжело раненого и лишившегося рассудка мич­мана Воробьева, убили его по дороге на глазах сопро­вождавшего его младшего врача. И все же трудно с позиции нашего времени объяснить, почему командир не использовал два чрезвычайно выигрышных обстоя­тельства той ночи. Первый относился к моменту после удачной речи командира, когда два находившихся при нем мичманы Р.. и К..., вызванные командой наверх и считавшиеся любимцами матросов, призвали их "ка­чать командира". И бунтовщики действительно с эн­тузиазмом его подхватили и "качали".

Командир, правда, уже успел потерять голос, но два мичмана, наверное, были в состоянии призвать матросов одуматься, остановить убийства, освободить офицеров и восстановить на корабле порядок, аресто­вав главарей мятежа. То же можно было сделать, ког­да в коридор, который охраняли часовой и наблюдав­ший за ним командир, вдруг прибежала кучка матро­сов, униженно просивших принять над ними командо­вание и спасти корабль от захвата батальоном идущих из крепости солдат. Командир принял командова­ние, приказал никого с берега не пускать ("так точно" — отвечали ему, вспомнив дисциплину), сбросить сходню на лед, а матросам занять места у заряженных 120-мм орудий и пулеметов. В лучах включенного прожектора приближающиеся оказались толпой, кото­рая прошла мимо корабля, не обратив на него внима­ние. "Как позже выяснилось, — писал командир, это была успевшая организоваться толпа убийц и грабите­лей, которая шла убивать всех встречных офицеров и даже вытаскивала их из квартир" (Граф Г. 1922. с. 277, 1977. с. 274). После того как тревога миновала, Г.О. Гадд, как он пишет, вернулся в свою каюту.

Не сделав никаких попыток переломить ситуа­цию, командир, продолжая до утра слышать выстрелы продолжавшейся "охоты" за кондукторами, предпочи­тал ожидать развития событий. А они начали совер­шаться по законам нового революционного правопо­рядка. Во-первых, хорошо, видимо, уже осведомлен­ные о "Приказе № 1", матросы, чтобы узаконить свои преступления, поутру провели выборы судового коми­тета. Участие офицеров в судовых комитетах "Прика­зом № 1" вообще не предусматривалось, а потому и участь их была решена без особых разбирательств. Сформированный тут же из матросов некий "суд" без промедления приговорил пять офицеров к расстрелу. В их число вошел и младший врач, который, как надо было понимать, подлежал ликвидации как свидетель убийства раненого мичмана Воробьева. От командира же требовалось санкционировать приговор, который члены комитета хотели огласить в присутствии офице­ров. Одновременно судовой комитет своей радиограм­мой объявил, что "не спустит боевого флага, не осво­бодит офицеров до тех пор, пока все наши требования не будут удовлетворены".

Советский сборник документов, поместивший эту радиограмму, благоразумно умалчивает о содер­жании требований и возможно, что в письменном виде они отсутствовали или не сохранились. Но справедливо недоумение Г.О. Гадда, который в своих новых, про­должавшихся три дня, отчаянных попытках спасти жизнь офицеров, не получил помощи от нового коман­дующего флота. В сопровождении украшенных рево­люционными красными бантами матросов своей штаб­ной команды минной обороны — они, как говорили, пользуясь сумятицей, и "выбрали" адмирала своим ко­мандующим — этот революционный командующий — вице-адмирал А.С. Максимов (1866-1951) разъезжал по городу на автомобиле, посещал корабли, но почему-то обходил стороной "Андрей Первозванный".

Лишь путем сложных маневров, договорившись с судовым комитетом о приглашении на корабль пред­ставителя новой власти депутата Госдумы Ф.И. Родичева (1854-1933, США) Г.О. Гадд успел подсказать де­путату включить в свою речь призыв к матросам о рас­пространении и на офицеров обещанной новой властью всеобщей амнистии. Только так, по-видимому, можно было подействовать на упорствующий в своем людоедстве судовой комитет. При выражениях общего рево­люционного энтузиазма депутат на руках был снесен в автомобиль. Приговор, срок которого по решению ''суда" истекал через час, отменили, офицеров освобо­дили. Но и это не означало успокоения. Убийцы оста­лись на свободе и успели расправиться еще с одним кондуктором, который, потеряв рассудок, в полной парадной форме вышел к команде и объявил, что со­общит командиру фамилии тех, кто убивал людей. Одного кондуктора еле успели вынуть из петли в своей каюте, трое из них, два офицера, как писал Г.О. Гадд, также лишились рассудка и были отправлены в госпи­таль. В сохранившихся в РГА ВМФ, но по-видимому неполных, списках погибшими значатся: старший боц­ман Графчев, артиллерийский кондуктор Нефедов, электрик-кондуктор Дроздов, сверхсрочно служащий боцманмат Храмкин, матрос 1-й статьи Хусаинов. Не­сколько матросов было ранено.

Всеми силами провокаторы пытались посеять в команде новую смуту. Командира обвиняли в том, что он, пригласив депутата Родичева, обманул команду и тем помешал казнить офицеров. Про офицеров распус­кали слухи, что они готовят взрыв корабля, чтобы ото­мстить матросам. Командиру и офицерам то и дело приходилось объяснять команде нелепость и вздорность продолжавшейся подпольной пропаганды. "Хотя до от­крытого бунта не доходило, — писал Г.О. Гадд, — но все время чувствовалось приподнятое настроение". Под этим "приподнятым" настроением он понимал со­стояние неуравновешенного возбуждения, которое ре­волюционные провокаторы постоянно и умело поддер­живали в команде. Овладеть ее настроением командиру так и не удалось. С назначением же 15 февраля на мес­то убитого А.К. Небольсина начальником 2-й бригады Г.О. Гадду пришлось, как он выразиться, "возиться", то есть разбираться с последствиями деятельности агита­торов, уже на трех кораблях ("Цесаревич" находился в Моонзунде, и на нем команда была более уравнове­шенна — P.M.), на которых царил полный развал". По справедливости говоря, изолированный поначалу от очагов разложения "Цесаревич" находился в более рав­новесном состоянии, но зато три корабля во главе с "Павлом I" и "Андреем Первозванным" по заслугам снискали 2-й бригаде обиходное название "каторжной" (Граф Г. 1922. с. 281, 1997. с. 277).

Опьяненные "свободой", ведомые все более большевизировавшимися комитетами (уже 28 апреля появился и Центральный комитет Балтийского флота — Центробалт) матросская масса жила в состоянии эйфории. Любой офицер, с кем матросы захотели све­сти счеты, немедленно по решению собрания команды или судового комитета изгонялся с корабля. А фиктив­ный, ни в чем не желавший проявлять себя "команду­ющий" Максимов лишь подписывал приказы о списа­нии офицеров в резерв или переводе (с согласия ко­манды) на другой корабль, где им предоставлялась по­зорная участь ожидать очередного шельмования. За весну и лето 1917 г. флот лишился едва ли не половины офицеров. Так в сборнике "Балтийские моряки в подготовке и проведении Великой Октябрьской Соци­алистической Революции", (М.Л., 1957;) вместе с "Приказом № 1", почти отменившим отдание чести и узаконившим комитеты, до 30 раз упоминаются рево­люционные дела матросов, судового комитета и его председателя электрика Петра Андреевича Суслова с линейного корабля "Андрей Первозванный".

В этом революционном котле продолжала ва­рится и команда "Андрея Первозванного". Верхово­дившие ею задумали еще раз, чисто по-уголовному "опустить" офицеров. Стремившийся усидеть на долж­ности "командующий" Максимов уже 10 марта успел издать приказ о том, чтобы все "вернувшиеся из мест заключения по политическим делам были зачислены в команды на все виды довольствия". Идя навстречу впавшей в полную уголовщину матросской массе, "командующий" Максимов 15 апреля приказом № 125 от 15 апреля предписывал "теперь же снять по­гоны", так как существующая форма одежды "напо­минает по наружности старый режим".

Обещание, данное Г.О. Гадду судовыми комите­тами, — уговорить матросов подождать срывать с офи­церов погоны — исполнено не было. Подпольные агита­торы снова добились своего. Корабли снова были на грани мятежа. Напряжение нарастало, и Г.О. Гадду, прервав совещание с очередными уговорами судовых комитетов, пришлось как начальнику бригады прика­зать поднять сигнал: "Ввиду предстоящего изменения формы предлагаю офицерам и кондукторам бригады снять погоны, а унтер-офицерам нашивки". Когда все корабли ответили на сигнал, Г.О. Гадд снял свои пого­ны. "За мной наблюдали, — писал он, — но, кажется, ни один мускул не дрогнул на моем лице, хотя меня души­ли слезы. Но этого с меня было совершенно достаточ­но. Очевидно, подобным издевательствам не предвиде­лось конца". Так созрело решение Г.О. Гадда покинуть флот. Действительно, принятым по морскому ведом­ству от 21 июля 1917 г. приказу, он был отчислен в ре­зерв чинов Морского министерства.

Новая власть, сумевшая при оголтелом воен­ном и морском министре П.И. Гучкове уволить до 60% офицеров, не сумела проявить внимание и к судь­бе того, кто проявил понимание чувства долга. Ко­мандование "Андреем Первозванным" поручили капи­тану 2 ранга И.И. Лодыженскому (1885-?), ранее быв­шему старшему офицеру корабля (с 1912 г. он был и.о. флагманского штурманского офицера 1 -и минной ди­визии). Отличавшийся открытыми демократическими убеждениями (Раскол, с. 106) и с успехом председа­тельствовавший на 1-м съезде представителей Балтийс­кого флота 25 мая-15 июня 1917 г., он сумел на кораб­ле в отношениях между матросами и офицерами со­здать обстановку относительного равновесия.

Одно время И.И. Лодыженский был даже пред­седателем судового комитета корабля и объединенно­го комитета 2-й бригады. 28 июля 1917 г., в последнее для русского флота большое производство офицеров.

И.И. Лодыженский получил чин капитана 1 ранга и был утвержден в занимаемой должности.

Из 30 офицеров дореволюционного состава (счи­тая двух докторов) на корабле к октябрю 1917 г. оста­лось лишь 10 человек (7 строевых и 3 механика), при­чем из них было только 3 лейтенанта. Остальные в большинстве были мичманами (15 человек), и один даже в чине подпоручика по Адмиралтейству. В числе уцелевших до октября был переведенный с "Пограничника" на должность трюмного механика инженер-ме­ханик лейтенант Герберт Августович Шенефельд (1887-?). За нехваткой старших специалистов он вскоре стал старшим механиком корабля. Пережив, как и весь флот, анархию времен "командующего" Максимова и почти полное бесправие офицеров, "Андрей Первозван­ный" неуклонно утрачивал свою боеспособность и бое­готовность. Не до того было овладевшей кораблем бес­престанно митингующей команде.