Wundefwaffe

Снова в строю

 

23 и 24 мая "Ретвизан" и "Цесаревич" сня­ли свои кессоны и, наконец, обрели полную сво­боду передвижения. Пополнив частью снятое вооружение, корабли смогли приступить к пол­ноценной боевой подготовке. Еще 11 мая на них, согласно циркуляру штаба сохранив пре­жний зеленовато-оливковый цвет корпуса, все остальные видимые части, включая мачты, ды­мовые трубы и башни, окрасили по-новому — в светло-коричневый, или как говорили на эскадре "в песочно-бурый" цвет. Он должен был маскировать корабли на фоне скал Квантунского берега.

Сохранив в башнях свои пушки, "Цесаре­вич оказался в более выгодном положении — на нем не хватало только 4 75-мм орудий. Из других кораблей особенно обездоленной ока­залась "Победа". На ней, кроме 4 254-мм пушек в башнях, оставалось только 8 (вместо 11) 152-мм и 15 (вместо 20) 75-мм. Не позаботился В.К. Витгефт и о главном вооружении крейсеров: "Диана" и "Паллада", имели лишь по шесть (вместо штатных 8) 152-мм орудий. На "Аскольде" — было лишь по 10 (из прежних 12) калиб­ром 152 мм и 75 мм. Даже 75-мм пушки адми­рал считал нужными против осадной артилле­рии японцев.

А сухопутное командование, стремясь пре­дотвратить тесное обложение крепости, торо­пило эскадру с уходом. Его по условиям при­ливной обстановки командующий назначил на 10 июня. Но японцы, хорошо осведомленные о событиях в крепости, не замедлили накану­не разбросать по рейду новую порцию мин. Силы охраны рейда и на этот раз, как это случилось перед гибелью С.О. Макарова, сумели "наступить на грабли", не признав про­тивника в шнырявших по рейду миноносцах. Выйдя утром на рейд, корабли вдруг оказались в окружении видимых с бортов мин. Тральных сил, несмотря на их некоторое пополнение, по-прежнему не хватало. Но японцы их роль по­нимали, и миноносцы пытались атаковать шед­шие с тралами корабли.

"Новик" и "Диана" противника отогна­ли. В течение часа — с 15 до 16 час. — движе­ние задерживали неполадки рулевого устрой­ства на "Цесаревиче" — он то замедлял ход, то выходил из строя для исправлений. В 16 час. 40 мин., пройдя за тралами 8 миль, флот от­пустил тралящий караван, как по аналогии, ви­димо, с землечерпательным караваном называли отряд импровизированных тральщиков.

Увеличив скорость до 10 уз, проложили курс на зюйд-ост 20°. Около 18 час. находясь в 20 милях от Порт-Артура, заметили идущий наперерез японский флот: 4 броненосца и два крейсера "Ниссин" и "Касуга". За ним в раз­ных сторонах горизонта виднелись отряды крей­серов и миноносцев. Но все они не могли со­ставить прямой угрозы русским броненосцам. Всем им пришлось бы расступиться перед на­шим флотом, если бы он сумел преодолеть со­противление японских главных сил. А шансы к тому, казалось, беспроигрышные: шесть рус­ских броненосцев против четырех японских. Флот, впервые после гибели С.О. Макарова вы­шедший в море для решительного сражения, не сомневался в успехе. Слишком велика была дол­го копившаяся ненависть к удачливому и ко­варному противнику, слишком сильно было же­лание сцепиться с ним в схватке насмерть.

Но "флотоводец", "воин", "психолог" и "мыслитель" В.К. Витгефт (которого наместник подобным образом характеризовал, когда уже дважды — до войны представлял за отли­чие к чину вице-адмирала) оценил обстановку иначе. Увидев несметное количество дымов японского флота, он, похоже, счел себя ковар­но обманутым наместником. Ведь во множестве присылавшихся увещаний тот уверял своего бравого начштаба в значительной измотанности и сильно поредевшей численности противника. А "он явился в полном составе и даже нажимал в скорости. Обида и страх подавила сознание адмирала, и он, даже не посоветовавшись со стоявшим рядом и недавно им же приглашенным на должность начальника штаба, контр-адмиралом Матусевичем (1852-1912), вдруг негромко, но решительно скомандовал рулевому "лево руля". Все в рубке оцепенели, а адмирал по-прежнему ничего не объясняя и не поднимая флоту никаких сигналов, повернул "Цесаревич" на обратный курс. Флот последовал за ним.

H.A. Матусевич, считая себя, видимо, слишком молодым адмиралом (он получил свой чин только 28 марта 1904 г.), был как и все приучен не перечить начальству. И подвига гражданского мужества, которого в то мгновение ждала от него история (отстранить, взяв под арест, изменившего своему долгу командующего), совершить не посмел. Эскадра, приученная панически бояться мин, без раздумий вернулась на ночной рейд. И судьба — хотя совсем уже не по заслугам — вновь хранила русских. Им нипочем оказались и японские мины (подорвался лишь один броненосец "Севастополь", ни атаки японских миноносцев. Все они были отбиты. И это лишний раз подчеркивало преступность поведения Витгефта. Утром 11 июня флот с внешнего рейда перешел в гавань. Но вместо решительного смещения вполне, уже казалось бы, разоблачившегося себя командующего, адмирал Е.И. Алексеев, вновь занялся (о, несказанность тайн российской бюрократии!) затяжными письменными и телеграфными (с доставкой депеш на джонках или на миноносце "Лейтенант Бураков") увещаниями, словно капризного ребенка, своего нестойкого духом недавнего начштаба.

Стоило бы и сегодня издать в виде документов эти стихи в прозе, которыми обмени­вались два связанные каким-то необъяснимы­ми узами военачальника. Вместе с призывами оправдать его доверие и не бояться противни­ка, командующему делался ряд полезных вполне здравых тактических советов, которые предлагалось непременно обсудить в собрании коман­диров. С должной предусмотрительностью следовало выбрать, и момент для нового про­рыва, чтобы он оказался для японцев действи­тельно неожиданным. Но недавно образцово по­слушный В.К. Витгефт, всегда радовавший на­местника своими аккуратностью и исполнитель­ностью, избавившись от первого контакта с ба­рином, словно бы закусил удила. Ощутив вдруг вкус к коллегиальности, он продолжил прятать­ся за спасительные протоколы созываемых им совещаний.

Так в протоколе от 4 июля 1904 г. собрав­шиеся на "Цесаревиче" флагманы и команди­ры высказали свое коллективное мнение о том, что требуемый наместником прорыв во Влади­восток крайне затруднен минной опасностью на рейде, меньшей эскадренной скоростью русского флота, и огромным минным флотом японцев. (О полной безопасности этого флота, выяснившейся в ночь на 11 июня, флагманы предпочли умолчать). Доказывалось также, что уход эскадры, заставив вернуть на корабли орудия, отданные в крепость, ослабит ее обо­рону и ускорит падение Порт-Артура.

В то же время подчеркивалось, что ос­таваясь в Порт-Артуре, флот усиливает обо­рону крепости и дает ей возможность выдер­жать осаду"/ Под этими взглядами времен Крымской кампании вместе с В.К. Витгефтом подписались и все остальные имевшиеся в Порт-Артуре адмиралы: князь Ухтомский, Лощинский, Григорович и Матусевич. В числе 10 капитанов 1 ранга, согласных с этим мнени­ем, был и временно командовавший "Цесаре­вичем" Н.М. Иванов. Высказавшихся с отдель­ным мнением не оказалось. Это было какое-то массовое затмение.

Подкрепляя свою оборонческую позицию, командующий в письме наместнику от 11 июля договорился до того, что "потерянные суда можно построить", а вот "нравственного уда­ра от сдачи крепости, которая без помощи флота не устоит", не окупит сохранение остат­ков флота". Наконец, "безучастие флота к род­ному порту, ради которого он был занят, на­всегда останется пятном и укором".

Была и совсем уж постыдная, убогая и иначе не скажешь, аналогия с Крымской вой­ной. Невозможность справиться с минами, об­ступившим и подходы к артурскому рейду, ко­мандующий уподоблял паровому превосходству флота союзников, а необходимость вывода фло­та через мины за тралами — "выходу парус­ного флота против парового". Такими вот уро­ками мужества и такой военной наукой владел адмирал, который по законам ценза и протек­ции оказался во главе флота в той решающей, как никогда, для России войне.

Кроме словесной эквилибристики, адми­рал, как и ранее, подписывал также и приказы об усилении боевой подготовки. Их для него готовил начальник штаба Н.А. Матусевич. Он из всех сил старался поддержать в командую­щем боевой дух. Так, циркуляром штаба № 31 от 19 июня предписывалось на кораблях "на­чать ружейную вспомогательную стрельбу". Для чего требовалось "взять из экипажа обратно все приспособления", а "стрельбу дробинками и прицеливание вести возможно чаще". Прика­зом № 206 от 17 июня обобщался весьма по­учительный опыт отражения восьми атак япон­ских миноносцев 10 и 11 июня.

В последующие дни отдельные корабли или отряды выходили в море для поддержки огнем сухопутных позиций. В их проводке через мины участвовали и катера "Цесаревича". Сам броненосец в море не выходил. Как флагман­ский корабль, он своими сигналами управлял всей жизнью и действиями флота. Большую по­мощь корабль 26 июня оказал "Севастополю". В его кессоне, только что (25 июня) установ­ленном, от искр электрической резки (при уда­лении рваных краев конструкций)воспламенил­ся порох, осевший в корпусе после взрыва япон­ской мины. От загоревшейся в кессоне пару­сины огонь перекинулся во внутренние поме­щения корабля, где загорелись столы и койки. "Цесаревич" и спасательное судно "Силач" в считанные минуты успели подать на "Севасто­поль" пожарные шланги и быстро справились с пожаром.

25 июля в Порт-Артуре была получена те­леграмма наместника № 24 от 18 июля, в ко­торой он, выражая несогласие с протоколом от 4 июля, напоминал, что "флот, имея свое осо­бое назначение, отнюдь не может связывать свою участь с судьбой крепости. Нельзя допу­стить, чтобы он ради обороны крепости мог бы сделаться трофеем неприятеля и погиб от своих рук". А так как на приход "Балтийской эскадры" ранее декабря рассчитывать не при­ходится, то для флота в Порт-Артуре не мо­жет быть иного выхода, "как напрячь все уси­лия, энергию и, очистив себе проход через не­приятельские препятствия, выйти в море и про­ложить путь во Владивосток, избегая боя, если позволят обстоятельства".

Требование о безоговорочном прорыве, изложенное еще в телеграмме от 18 июня (по­лучена в Порт-Артуре 20 июня), было подтвер­ждено к исполнению телеграммой от 21 июля (получена в Артуре 26 июля). На этот раз при­казание подкреплялось резолюцией императо­ра: "Вполне разделяю ваше мнение о важнос­ти скорейшего выхода эскадры из Артура и про­рыва во Владивосток".

Убедившись, что время уговоров прошло, командующий, решив демонстрировать свое особое усердие в исполнении высочайшей воли, совершил новое преступление. Не считаясь с ин­тересами подготовки кораблей к бою, он счел возможным предать забвению даже категори­ческие указания наместника об обязательном обсуждении в собрании командиров всех воз­можных вариантов плана боя. В своем неудер­жимом стремлении продемонстрировать мол­ниеносное исполнение высочайшей воли, про­являя удручающе нелепое усердие, он уже ут­ром 26 июля объявил собранным им флагма­нам и командирам свое решение о выходе на следующие утро. Это был особый талант глуповской (по Салтыкову-Щедрину) "распоряди­тельности", которым так славилась русская бю­рократия. И лишь из-за неготовности "Севас­тополя", который только еще собирался снять свой кессон, выход отложили на сутки.

Все попытки командиров провести обсуж­дение плана боя и всех сопутствующих вопро­сов организации похода (как это и предписы­вал наместник) командующий расценил как на­мерение сорвать задуманное им молниеносное исполнение высочайшей директивы. Команди­рам было предложено не вмешиваться в "его дело" и, что он намерен руководствоваться пра­вилами, установленными С.О. Макаровым. На вопрос Н.О. Эссена о том, как же все-таки ко­мандующий поведет бой, тот бесцеремонно от­резал: "Как поведу, так и будет". Не был ре­шен и насущнейшей необходимости вопрос о передаче командования в ходе боя.

Предложение начальника штаба контр-ад­мирала Н.А. Матусевича обсудить хотя бы глав­нейшие вопросы подготовки к бою на специ­альном совещании в вечер перед выходом встре­тило, как он объяснял впоследствии перед след­ственной комиссией, "категорический отказ". На собственную инициативу провести с коман­дирами частное совещание начальник штаба (вряд ли В.К. Витгефт знакомил его и с дирек­тивами) не решился.

Не получило одобрение командующего и предложение собравшихся на своем совещании штурманов о целесообразности выхода эскад­ры ночью. Это давало реальный шанс оторвать­ся от преследования противника. Панически бо­явшийся мин (хотя тралящий караван даже в имевшемся составе значил немало) и втайне, вероятно, надеявшийся вернуть­ся в Порт-Артур, адмирал при­казал выходить утром. Не счел он нужным воспользоваться и весьма здравой рекомендаци­ей наместника выбрать для выхода ненастную погоду, когда японские миноносцы не смогут выйти в море.

В числе немногих решен­ных организационных вопро­сов было подтверждено прави­ло идти ночью без огней, сиг­налы передавать по линии фо­нарем Ратьера, в случае тума­на выпускать за кормой пла­вающие конуса, приготовлен­ные еще накануне 10 июля.

На "Победе" и "Пересве­те" не хватало теперь лишь по одной 152-мм пушки и до вось­ми меньших калибров. Крей­серам отобранные с них 152-мм пушки так и не вернули. На большинстве кораблей недо­ставало по одному прожекто­ру, а на "Цесаревиче" — даже двух. На "Полтаве" не хвата­ло 7 47-мм и 14 37-мм пушек. Недоставало на кораблях и по 2-4 пушки калибром 75 мм.

Обстановка перед выхо­дом обострилась начавшимся с 25 июля обстрелом гавани японской осадной артиллери­ей. Установленная на запад­ных склонах Волчих гор осад­ная 120-мм (пока что) батарея выпустила в тот день до 100 снарядов. Один снаряд пришелся в броневой пояс "Цесаревича", другой — в адмиральскую рубку, где находилась телефонная станция. Здесь принимали сообщения с кораблей и на­блюдательных постов, фиксировали в особом журнале все сведения о движении кораблей про­тивника на подходах к рейду. Взрывом был убит телефонист, легкие ранения получил (в руку) флаг-офицер.

На возобновившейся с утра 26 июля об­стрел отвечали "Ретвизан", "Победа" и "Пе­ресвет". Нуждавшемуся в практике "Цесаре­вичу" (важно было проверить результаты ре­монта) и на этот раз стрелять не позволили. Берегли, видимо, покой адмирала. Еще серь­езнее 27 июля зацепили "Ретвизан". В него по­пало 7 120-мм снарядов, одним из которых (вместе с готовыми для установки двумя 152-мм орудиями) была потоплена подведенная к борту баржа. Убило машиниста готовившегося к погрузке портового крана. Ответная стрель­ба, которую кораблям пришлось с перерыва­ми вести весь день, сильно мешала подготов­ке к походу и бою. Всем предстояла бессон­ная ночь, но командующему и в голову не при­шло дать людям отдых перед предстоящим са­мым главным для него экзаменом.

"Упорный" до непостижимости команду­ющий, давно, судя по его разговорам о пред­чувствии смерти, простившийся с жизнью, хотел видимо, потянуть за собой в могилу и всю эскадру. В посмертной депеше, адресованной прямо императору он писал: "Согласно пове­лению ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, переданному мне наместником теле­граммой, выхожу с эскадрой прорываться во Владивосток. Лично я и собрание флагманов и командиров, принимая во внимание все ме­стные условия, были против выхода, не ожи­дая успеха прорыва и ускоряя сдачу Артура, о чем доносил неоднократно наместнику".

Иным было настроение на эскадре и на "Цесаревиче". Лейтенант М.А. Кедров, при­бывший в Порт-Артур с С.О. Макаровым в качестве флаг-офицера его штаба, а при В.К. Витгефте занимавший должность старшего флаг-офицера, писал впоследствии о своем флагманском корабле. "На "Цесаревиче", мне кажется, верили в успех прорыва, — вообще это был корабль оптимистический (разрядка моя. — P.M.), — и если у адмира­ла было угнетенное состояние духа как у че­ловека, не верившего в успех, то, наоборот, у начальника штаба контр-адмирала Матусевича было приподнятое настроение духа, не­вольно сообщавшееся нам: контр-адмирал Матусевич верил в неизбежный бой и в успех этого боя".

Так же отзываются о моральном состоя­нии экипажей всех кораблей эскадры авторы труда МГШ: оно, по свидетельству всех, было утомленным долгой пассивной стоянкой, но на эскадре были рады приветствовать всякое ее активное выступление.