Wundefwaffe

"Цесаревич" ведет флот

 

Выход в море за тралами тралящего ка­равана начался в 5 час. утра. Он удался в два раза быстрее, чем 10 июня. Будь тральные силы более многочисленны, они благодаря исключи­тельно преданному делу лейтенанту М.В. Ива­нову (1875-1942) могли бы в несколько раз повысить и активность флота, и скорость его выхода на рейд. Был бы сохранен и крейсер "Баян", который из-за подрыва 14 июля на мине в походе участвовать не мог. Вероятнее был бы и успех быстрого и неожиданного прорыва эс­кадры в море. Совершив несколько демонстра­тивных выходов днем и ночью, оставаясь на ночь на протраленном участке рейда за бона­ми можно было застать японский флот побли­зости. Это дало бы возможность проявить себя русским миноносцам. И тогда, выбрав удобный момент, под покровом ночи или в непогоду эс­кадра могла совершить стремительный прорыв.

Немало предлагалось командующему по­добных смелых планов, но он на них отвечал стереотипной отговоркой самого низкопробно­го бюрократа: все это-де хорошо только в теории, а на практике неисполнимо. Таков он был —вскормленный двадцатилетием цензовой системы ее достойнейший, бездарный и бесчув­ственный продукт. Такой тогда была и госу­дарственная система.

В 10 час. 30 мин. флот отпустил траль­щики. Державшиеся поодаль "Ниссин" и "Касуга" тронуть их не посмели. Состояние общего подъема не могла испортить серия опять на­чавшихся повторяться неполадок рулевого управления на "Цесаревиче". Лишенный прак­тики, несмотря на обширные возможности после вступления в строй, корабль шел очень неровно, заставляя свои мателоты, боясь стол­кновений, непроизвольно растягивать расстояния. Тем временем, держась вне дальности стрельбы, появились отряды японских крейсе­ров и миноносцев. Скорость флота, составля­ющую при проводке за тралами 3-5 уз, увели­чили до 8, затем до 10 уз. Такую постепенность объясняли опасениями за прочность переборок в отсеках "Ретвизана", вышедшего на прорыв с боевым повреждением. С появлением японс­ких главных сил скорость увеличили до 13 уз.

Окружая русскую эскадру со всех сторон, японцы оставляли свободным путь возвраще­ния в Порт-Артур. Они и на этот раз рассчи­тывали, что русские вернутся обратно в гавань, где с ними без больших хлопот смогут покон­чить осадные батареи. Но русские отступать не собирались. Уже более полугода ведя войну, но не имея еще ни одного серьезного столкнове­ния, флоты,"словно предчувствовали решающее значение боя, сближались с крайней осторож­ностью. Изощренный в хитрости японский ко­мандующий, испробовав против русской эскад­ры и перекидную стрельбу, и торпеды, и бран­деры, и мины, готовился применить теперь все накопленные за это время тактические уловки, искусство маневрировать и умение стрелять. Офицеры и матросы русских кораблей горели желанием наконец-то проучить столь долго ус­кользавшего от боя и измотавшего своим ко­варством противника.

"Давно бы так! Молодчина Витгефт! Нет отступления" — такими, как вспоминал В. Се­менов, словами встретили на "Диане" подня­тый "Цесаревичем" сигнал "Флот извещается, что государь император приказал идти во Владивосток". Что ж, адмиралу в тот момент можно было простить и этот сигнал, хотя он вовсе не напоминал тот ("Англия надеется, что каждый исполнит свой долг"), которым без малого сто лет назад адмирал Нельсон сумел до крайней степени энтузиазма возбудить в своей эскадре боевой дух. Но нельзя было и не видеть (многие после боя так и говорили), что приказ Витгефта, добровольно избравшего роль Вильнева, а не Нельсона, был скрытым отражением все той же его унылой позиции: принужденно­сти к походу ("государь приказал") и отсутствия даже намека на призыв и волю к победе. Решительный бой, отчаянная схватка (и об этом не раз говорилось в директивах наме­стника), "наука побеждать", овладение морем — все эти высокие понятия были глубоко чужды адмиралу, не раз откровенно заявлявшему своим командирам, что он не флотоводец. При­нужденный, как и в первом выходе, вести за собой флот, он не ставил перед собой задачу вырвать победу из рук врага или хотя бы нанести ему — пусть даже ценой гибели несколь­зких кораблей — равнозначные или большие (потери, которые позволили бы уже другой, Балтийской эскадре наверняка с противником покончить. Не веря в победу, адмирал факти­чески запрещал верить в нее и своим коман­дирам и своему начальнику штаба, категори­чески не разрешив ему провести предлагавше­еся им совещание о тактике боя. ( Не правда ли, какое разительное сходство со вторым такой же пробы "флотоводцем", каким спустя год явился в эти воды во главе Балтийской эскад­ры З.П. Рожественский!).

"Самое тяжелое впечатление" (слова И.О. Эссена), "все говорил о своей неминуе­мой смерти, что еще более удручало всех" (из показания командира "Цесаревича") — так "вдохновлял" командующий своих команди­ров перед боем, таким он оставался и в бою. Все зависело от его настроения, все держа­лось на тонких нитях сигнальных фалов флаг­манских кораблей. Сбитые или сгоревшие, эти фалы в мгновение могли сделать эскадру не­управляемой — других средств связи или способов передачи приказаний хотя бы по­средством сопровождавших эскадру минонос­цев — предусмотрено не было. По-прежнему, как заставляют об этом думать документы, безмолвствовало радио.

Официальная история, документы, мему­ары — нигде не упоминалось об использова­нии эскадрой великого русского изобретения. Ни словом не вспоминает о нем и в сборнике "Порт-Артур" (Нью-Йорк, 1955) энтузиаст радио (бывший тогда в бою мичманом) С.Н. Власьев, который будто бы привез в Порт-Артур два комплекта усовершенствованных станций системы Попов-Дюкрете и даже, кажет­ся, успел наладить связь с крейсером "Варяг" в Чемульпо.

Первый бой, продолжавшийся с 12 час. до 14 час. 20 мин., "Цесаревич" начал с расстоя­ния 75 каб., отвечая на направленную по нему пристрелку японской эскадры. За недолетным (около 400 м) второй выстрел лег к японцам ближе. Направление было точное. Впервые в открытом бою японцы демонстрировали свое искусство стрелять на дальние расстояния. Как отмечал командовавший носовой 305-мм баш­ней младший артиллерийский офицер лейтенант Н.Н. Азарьев, "стрельба японцев было очень быстрая и меткая". Сказывались "большая прак­тика при стрельбе с больших расстояний" и на­личие оптических прицелов. Правда, методом массирования огня всего флота по одной цели, каким была уничтожена эскадра З.П. Рожественского, японцы видимо, еще не владели. Возмож­но и другое: боясь чрезмерного расхода сна­рядов, который был сопряжен с этим методом, они пока еще не хотели рисковать слишком рано остаться без них.

В продолжение более чем двухчасового боя "Цесаревич" получил лишь несколько про­боин в надводной части (большинство снаря­дов ложилось недолетами), не вызывавших серьезных повреждений. К исходу первой фазы боя расстояние на контргалсах уменьшалось до 36 каб. На этих более привычных для рус­ских дистанций удалось добиться нескольких попаданий по противнику. С расстояния в 45 каб японцы ввели в действие и 152-мм пушки. Но их стрельба, как замечал не занятый в тот момент и внимательно наблюдавший за боем старший минный офицер лейтенант В.К. Пилкин, казалась много хуже, чем из орудий боль­ших калибров. По-видимому, лучшие комендо­ры находились именно при 305-мм пушках. По­зднее говорили, что у японцев из башенных ору­дий стреляли исключительно офицеры.

Но наша эскадра не обнаружила высокой меткости. Отсутствие практики в стрельбе на большие расстояния (МТК такие опыты на рас­стоянии 50-60 каб планировал только на 1905 г.!) и недоработка методов определения по­правки на скорость противника приводили к тому, что многие выстрелы не имели нужно­го упреждения. Они ложились либо перед носом, либо за кормой японских кораблей. Этим, как было видно в бою, грешили мно­гие корабли русской эскадры.

К этому печальному феномену (вот как приходилось расплачиваться за тепличные условия наместнических смотров) оказались не го­товы и многие из старших артиллерийских офицеров. Цензоваловый подход к распреде­лению обязанностей по артиллерии и посто­янная нехватка кадров офицеров-артиллерис­тов (а часть из них сумели оставить на бата­реях крепости) привели к тому, что на неко­торых кораблях башнями 305-мм орудий ко­мандовали далеко к этому не готовые кондук­торы. Не всем давалась наука стрелять с га­рантированными поправками, да еще на непри­вычно дальние расстояния.

За первую фазу боя "Цесаревич" получил и одну подводную пробоину. Снаряд, ударив в броню правого борта в районе 30-32 шпан­гоутов, видимо, рикошетом скользнул вниз и разорвался против передней кочегарки. В не­сколько минут крен достиг 3-4°. Подоспевший к месту повреждения трюмный механик П.А. Федоров спускным краном установил, что за­топлены два нижних коридора 25-31 и 31-37 шпангоутов, а также два верхних 23-28 и 28-33 шпангоутов. Крен он устранил, сообщив ниж­ние коридоры с противолежащими другого борта, а для уравновешивания верхних запол­нил водой нижние коридоры в машинном от­делении. Плавучесть корабля от этого умень­шилась на 153 т.

Нашли причину и случившегося в середине боя отказа электрического вращения правой 152-мм башни. Оказалось, что снаряд, ударив­ший в броню, вызвал такое сотрясение корпу­са, что сорвал с креплений (и к таким явлениям техника не была еще готова) реостат гори­зонтальной наводки. В остальном все башни 152-мм орудий действовали безотказно.

В самом начале боя попадания двух 305-мм снарядов противника произвел огромные разрушения в борту под левой кормовой 152-мм башней. Было смято ограждение вокруг баш­ни в виде низкого фальшборта — французское архитектурное излишество — отчего башню едва не заклинило. Но сама башня не постра­дала. Надводную пробоину (1,52 м выше ватер­линии) по правому борту вызвало попадание еще одного 305-мм снаряда. Взрывом сорвало якорь, перебило топ фок-мачты со всем его та­келажем. Незначительно была задета кормовая дымовая труба.

Попадание другого 305-мм снаряда в кры­шу кормовой 305-мм башни под основание при­цельного колпака сильно вдавило крышу, со­рвало несколько заклепок и гаек. Был убит галь­ванер, ранен комендор. Одновременно оскол­ками снаряда изрешетило элеватор подачи 47-мм патронов на заднем верхнем мостике.

Патроны пришлось подавать в два этапа сна­чала внутри мачты до марса, а оттуда на концах спускать вниз. Правда, башня постра­дала от изъянов собственной техники. Смачи­вая палубу перед боем от возгорания при взрывах, палубная команда попала струей в ам­бразуру башни. Этого оказалось достаточно для того, чтобы перегорел предохранитель сети вертикальной наводки. На время устранения повреждения пришлось перейти на ручной привод. Был момент, когда и правым зарядником можно было пользоваться лишь вруч­ную. Под конец первого боя отказала и галь­ваническая цепь стрельбы: в контакты рамы замка попало сало смазки снарядов. Стрелять пришлось, действуя трубками.

В то же время на нижнем мостике были ранены обслуживающие дальномер Барра и Струда матросы Савенко и Тихонов. На грот-марсе убило марсового и ранило корректиро­вавших стрельбу комендоров Василенко и мат­роса Иванова. Происходившие в кормовой 305-мм башне неполадки вертикальной наводки за­держивали стрельбу. Нередко снаряды и заря­ды одного орудия переходилось передавать к другому. Командовавший башней мичман А.Н. Сполатбог вел огонь, корректируя выстрел одного орудия выстрелом другого. Ему помо­гал, запрашивая расстояние по телефону и рас­поряжаясь заряжанием, флагманский минный офицер лейтенант Н.Н. Шрейбер (1873-1931, Лондон). Во втором бою ему пришлось заме­нить мичмана, который должен был оставить башню, чтобы (имея подготовку штурмана) пе­рейти в боевую рубку и заменить убитого стар­шего штурмана.

Носовая 305-мм башня в первом бою дей­ствовала без происшествий и повреждений, но стрельбу сильно задерживала необходимость замены (по несколько раз) штатных комендо­ров прислугой мелких пушек. Делать это вы­нуждало скопление ядовитых газов (продуктов сгорания пороха), вырывавшегося при каждом открытии затворов для заряжания после выс­трела. И здесь приходилось в бою делать открытия, которые не составляли бы тайны, имей корабли до войны практику усиленной быстрой стрельбы. Тогда бы, возможно заб­лаговременно, успели решить проблему про­дувания каналов орудий. Сильное угарное действие, вплоть до симптомов явного отрав­ления, производил ядовитый черный дым раз­рывавшихся японских снарядов. И к этому явлению русские тоже оказались неготовыми. Не знала медицина о такой неприятности.

Последствия французского архитектурного излишества — угрозу заклинивания помятым взрывом фальшборта почувствовала и коман­да 152-мм башни № 6 (кормовая правая). С по­вреждением справились под руководством ко­мандовавшего кормовыми башнями мичмана М.В. Казимирова. Снаряд, попавший в ту же башню между орудиями и чуть ниже их амб­разур, разорвался, не причинив большого урона и повредив лишь дверцы. Без последствий обошлось и при попаданий внутрь башни не­скольких осколков, из которых один застрял в рукаве артиллерийского квартирмейстера Бу­сыгина. Было и еще немало мелких поврежде­ний, вызванных неприспособленностью меха­низмов и приводов к интенсивной боевой стрельбе. Их удавалось устранить ценой пре­кращения огня на период от 15 до 30 минут.

Увы, все это были прямые следствия "ща­дящего" режима испытаний башен при построй­ке и "бережливого" расхода снарядов при прак­тических стрельбах. О неподготовленности ко­раблей к искусству массирования огня говорило и признание мичмана Казимирова о том, что "поверять расстояние с помощью недолетов и перелетов было крайне затруднительно, так как большей частью одновременно падало несколь­ко снарядов, а потому нельзя было сказать — который свой, а какой чужой." Понятно, что из сделанных башнями 174 выстрелов неприя­теля достигли очень немногие.

Наибольшее воздействие огня неприяте­ля испытала носовая башня 305-мм орудий, ко­торой командовал младший артиллерийский офицер лейтенант Н.Н. Азарьев. Словно пре­дупреждая о серьезности завязывающегося боя, с первыми японскими выстрелами башню осы­пало множеством осколков, частью попавших в открытую верхнюю горловину. Но прямых по­паданий в башню долго не было.

В самом начале боя лейтенанту Азарьеву удалось попасть в "Якумо", были попада­ния в "Микасу" и "Асахи". Начавшаяся с рас­стояния 45 каб. стрельба японцев из 152-мм орудий была, по наблюдениям лейтенанта В.К. Пилкина, "много хуже, чем из орудий боль­ших калибров". Кроме главного противника — колонны из четырех броненосцев — с пра­вого борта, периодический огонь приходилось открывать и орудиями левого борта. Они, делая лишь по несколько выстрелов, эффектив­но отгоняли пытавшиеся сближаться японские крейсера, миноносцы и возглавивший их ка­кой-то, по словам В.К. Пилкина вооруженный пароход. Он тоже, испытывая готовность рус­ских дать отпор, пытался стрелять по "Цеса­ревичу". Охват головы русской колоны япон­цами не удался — В.К. Витгефт вовремя ук­лонился влево.

Безрезультатным был и бой на контркур­сах, когда японцы из-за неудачного маневра Того оказались в 10 милях за кормой русской эскадры. Того определенно осторожничал и боялся столкновения в лоб. Он, видимо, хоро­шо чувствовал настроение русской эскадры. В ней не было и тени так ожидавшейся японца­ми деморализации. Но и упускать русских было нельзя. И после 1,5-часового перерыва Того, как бы нехотя и боязливо начал нагонять ухо­дившую от него эскадру.

Догоняя сильно отставшую (до 1,2 и даже 2 миль) "Полтаву", японцы, похоже, готови­лись сделать ее первым объектом отрабаты­вавшегося уже тогда метода массирования огня. Они уже начали сближение на дистан­цию своего уничтожающего общего залпа (ви­димо, около 30 каб). Но "Полтава" с рассто­яния 32 каб успела сделать свой залп, оказавшийся упреждающим. Оба снаряда ее носовой 152-мм башни (командир мичман А.А. Пчель­ников, точно угодили в каземат головного японского броненосца (им был или "Микаса", или, как многие были убеждены еще по бою 10 июня, "Асахи"). И японцы непроизвольно, забыв о еще не достигнутой дистанции под­готовленного залпа, разрядили его по "Пол­таве" с 32 каб. Он лег эффектным недолетом и, по-видимому, дезорганизовав всю стрель­бу. Бешенная стрельба, открытая потерявши­ми самообладание японцами, не принесла кораблю существенных повреждений.

Так героическая "Полтава", приведя япон­цев, по суворовскому выражению, в "решпект", подорвала их боевой дух, посеяла сомнение в оказавшемся еще "сырым" методе и задержа­ла сближение с главными силами русского фло­та. Тем временем на эскадре проверкой по ли­нии установили, что существенных поврежде­ний корабли за первую фазу боя не получили. В штабе энергично обсуждали тактику предсто­ящей второй фазы.

Молодые флаг-офицеры во главе с лейте­нантом М.А. Кедровым предлагали развернуть флот в строй фронта, позволивший ведя бой на отступление, почти сравняться по числен­ности стреляющих орудий с японским флотом. Это давало надежду на то, что японцы, лишив­шись превосходства в численности орудий сред­него калибра, могут отказаться от боя, и тог­да эскадра, благодаря наступающей темноте по­лучит возможность оторваться от противника.

Еще более смелый план предложил началь­ник штаба Н.А. Матусевич. Как показали его наблюдения, японцы явно бояться вести бой на близкой дистанции и когда в предшествовав­шем бою на контргалсах расстояние уменьши­лось до 38 каб, они, уйдя влево поворотом "все вдруг", увеличили расстояние до 55 каб. Только тогда, продолжая стрелять, они вернулись в строй кильватера, параллельной с нашей эскад­рой. И делалось это не спроста: ясно было вид­но, как "на расстоянии менее 40 каб наши сна­ряды стали хорошо попадать в неприятельские суда". Японская же стрельба с уменьшением расстояния становилась "крайне беспорядочной и поспешной". От массы падающих 152-мм снарядов море по выражению Н.А. Матусевича, "кипело", но попаданий почти не было.

На основе этого чрезвычайного вывода начальник штаба предлагал при возобновле­нии боя действовать наступательно. Для это­го не требовалось сложных эволюции, кото­рых командующий не без основания опасал­ся. Достаточно было повернуть всем вдруг на 4-5 румбов в строю пеленга вправо и атако­вать приблизившихся японцев. Это даст воз­можность "достать" их с хорошо освоенных нашими комендорами коротких дистанций. Если же японцы, боясь такого, слишком рис­кованного для них, боя, захотят отойти, то, делая необходимое для этого перестроение, им придется менять расстояние. А это опять-таки лишит их главного преимущества — умения метко и быстро стрелять при постоянных боль­ших дистанциях.

Категорически настаивать на своем пред­ложении, выдвинуть объединенное предложе­ние штаба, соединяющее оба решения или, учи­тывая, наконец, исключительность обстанов­ки и значение предстоящего боя начальник штаба не решился. Между тем, ясно, что его поддержали бы и штаб, и новый командир ко­рабля, который не мог забыть, как этот "упор­ный" командующий отказался 10 июня слушать доводы о безрассудности поворота и возвра­щения среди ночи на полный минами порт-артурский внешний рейд. К несчастью для Рос­сии штабные чины остались во власти чинов, но цензовых представлений о воинском дол­ге и патриотизме и склонились перед волей "командующего".

Не увидев сам и не захотев понять уже вы­яснившую японскую тактику, он отклонил все предложения. Зачем терять время на удлиняю­щее путь перестроение, когда и так темнота вот-вот наступит. И надо же подумать о сбереже­нии противоминной артиллерии, лишившись ко­торой в ближнем бою, эскадра окажется не спо­собной отражать предстоящие ночные атаки ми­ноносцев. Они, несмотря на уже подтвержден­ный и освоенный опыт их эффективного отра­жения миноносцев огнем более крупных ору­дий адмирала по-прежнему страшили.

Особенно настаивающий на бое в строе фронта (это решение он предлагал адмиралу еще до 10 июня!) флагманский артиллерист К. Ф. Кетлинский получил от командующего ре­шительны отпор: "наша задача — прорыв, а не бой". Такой он был военный человек — чиновный адмирал Витгефт. Осо­бенности ли "упорного" нрава адмирала, жуткая ли обида на наместника или чувство мести за то, что его принудили идти на прорыв против глубоко, как ему казалось мотивированного "убеждения", — причины ад­миральского упрямства уста­новить уже нельзя. И штаб­ные чины, которые не реша­лись спасти эскадру, отстра­нив фактически несостоя­тельного человека, тем са­мым упустили очередной, едва ли не 16-й в той войне шанс коренным образом из­менить ситуацию.

Новая такая ситуация сложилась вслед за бесплод­но завершившимся совеща­нием на мостике. Ободренный удачей первой фазы боя, адмирал вспомнил о шедших с эс­кадрой миноносцах и приказал подозвать к борту "Цесаревича" их флагмана. Как много­го можно было ожидать от этого сигнала, обе­щавшего миноносцам активную боевую деятель­ность, каким, наверное, вдохновляющим было это зрелище свободно маневрирующего вбли­зи флота и готового исполнить свой долг со­единения наших миноносцев, какие героичес­кие страницы истории могли бы они открыть, будь адмирал одухотворен волей к победе! Но вот какую сцену у борта флагманского кораб­ля описывал вызванный к нему начальник 1-го отряда миноносцев капитан 2-го ранга Е.П. Елисеев: "Подняв флаг — условный — "Не сле­довать движению", "Выносливый" "дал полный ход и пройдя под носом "Аскольда", подошел к "Цесаревичу" на расстояние разговора голо­сом. Витгефт лично с мостика "Цесаревича" спросил меня, могу ли я атаковать японскую эскадру. Я отвечал, что могу, если буду знать, где она находится... Адмирал ушел в рубку, а после 20-минутного ожидания переговоры про­должил флагманский штурман".

Капитан 2 ранга Елисеев хотел знать ран­деву на утро при отделении от эскадры или хотя бы теперешнее место, чтобы не сбиться при про­кладке. Но понадобилось еще около 45 мин. ожидания, пока вышедший другой флаг-офицер не сообщил, что точного места ему дать не могут и что адмирал приказал ночью минонос­цам держаться около броненосцев. Рандеву (оно с картой никак не вязалась) прокричали в рупор уже в момент начала боя, когда по "Цесареви­чу" уже начались попадания.

Отойдя уже под огнем, обескураженный Е.П. Елисеев понял, что штабу уже не до ми­ноносцев. В результате, не зная, каким при­казам следовать (перед выходом для перего­воров было только что получено приказание держаться около крейсеров) и удивляясь, по­чему так бездарно пренебрегли имевшимся у миноносцев большим опытом совместных ноч­ных плаваний, начальник отряда в конечном счете был вынужден распределить миноносцы по одному у каждого из уходивших в Порт-Артур броненосцев. Собраться для ночной атаки (миноносцы оказались к исходу боя рас­сеянными) уже не успели.

Придя в себя от первого, не ожидавше­гося со стороны русских отпора, японцы по­степенно и осторожно нагоняли. Отказавшись от многообещавшей наступательной тактики, адмирал Витгефт заставлял свою эскадру под­чиниться инициативе японцев и вести бой так, как они его предложат. К их главным силам, вступив в кильватер "Ниссин", присоединился головной 2-го отряда броненосный крейсер "Якумо". Таким путем Того (1847-1934) хотел, видимо, создать зрительное впечатление, буд­то бы ему принадлежало превосходство сил.

Был у него и другой замысел. Уже про­демонстрировав в первой фазе боя свое искус­ство меткой стрельбы на дальние расстояния, но не добившись ожидаемого результата, япон­цы на этот раз предприняли своего рода "пси­хическую атаку", сблизившись на расстояние действия скорострельных 152-мм пушек. Огонь этих особенно многочисленных орудий вместе с более крупными должен был пода­вить волю противника "своей скорострельно­стью. Она, по отзыву участников боя, была в 2-3 раза выше, чем у русских. Бой начался около 16 час. 30 мин.

Боясь, что русские в самом деле сумеют до темноты прорваться в море, японцы разви­ли предельно частую стрельбу, пытаясь сосре­доточить весь огонь по "Цесаревичу". Этот пер­вый ставший уже ощутимым опыт массирова­ния огня, не считаясь с огромным расходом сна­рядов, японцы предприняли на исходе перво­го часа боя, когда убедились на примере "Пол­тавы", что традиционная перестрелка, хотя и с преимущественным огнем по головному, не наносит русским заметных повреждений.

Стрельба началось вслед за подъемом на "Микасе" полотна сигнального флага какой-то особенной, невообразимо большой величины. Из-за уменьшения расстояния стрельба не была особенно меткой, но фонтаны воды вставали вокруг "Цесаревича" почти сплошной стеной. Весь штаб, стоявший по примеру командующе­го, на открытом нижнем мостике обдавало по­токами воды. Очень скоро все промокли до нит­ки. Начали учащаться и попадания 305-мм сна­рядов. От большего числа попаданий множи­лись повреждения небронированных частей кор­пуса, но броня нигде пробита не была. Исправ­ными оставались все башни. С повреждения­ми вызванными ненадежностью техники (отказы электрических и механических систем приводов подачи и заряжания, поломки кронштейнов и роульсов у зарядных столов и т. п.) успевали справляться по ходу боя. Башни все чаще при­ходилось переводить на ручной режим.

Убийственный огонь японской "психичес­кой" атаки, открытый во второй фазе боя, об­ратился в непрерывный грохот осыпавших башни осколков. Как писал лейтенант Н.Н. Азарьев о своей башне, в ее амбразуры "все чаще летела масса осколков с водой и едким черным дымом" Попадания двух 305-мм сна­рядов и нескольких калибром 152 мм башню повредить не сумели, но из-за поломки крон­штейна направляющего роульса у правого -за­рядного стола пришлось вести подачу только левым столом. Скорость стрельбы заметно упа­ла. Стрельба (и это тоже общее наблюдение всех участников боя) крайне затруднялась практи­ческой неразличимостью попаданий своих и чужих снарядов. Их разрывы давали такой же малозаметный белый след, как и выстрелы япон­ских орудий.

Отравляющее действие газов, вырывав­шихся из каморы орудий при открывании зам­ка заставило лейтенанта три раза менять при­слугу орудий за счет бездействовавшей мало­калиберной артиллерии. А ее штатного числа тоже для интенсивной стрельбы не хватало. Горько сожалеть приходилось и об отсутствии у орудий оптических прицелов и дальномеров в башнях. Неудобным в условиях боя оказал­ся слишком малым (2°) угол заряжания орудий от чего быстрое нарастание слоя нагара дела­ло подачу снарядов в канал все тяжелее. Все повреждения электрических систем установок корабля в продолжение этого боя оперативно устранялись младшим минным офицером лей­тенантом А.А. Щетининым.

Огнем носовой артиллерии корабля ус­пешно (в меру уровня подготовки) управлял ре­визор корабля лейтенант А.Ф. Данилов (тако­ва была нехватка в артиллеристах). Ее состав­ляли носовая группа, включая носовую 305-мм башню, две башни 152-мм орудий, пушки бо­евого формарса, батарея 47-мм пушек на вер­хнем мостике и батарея 75-мм пушек. Заведуя одновременно всей носовой группой, лейтенант Данилов должен был успевать следить и за ог­нем орудий. Указания о ведении огня он по­лучал периодически поднимаясь на верхний мостик, от старшего артиллерийского офице­ра. Строгой централизации огня предусмотре­но не было.

Кормовая 305-мм башня уверенно действо­вало под командованием энергично распоря­жавшегося мичмана А.Н. Сполатбога. Он про­явил себя истинным командиром и прирожден­ным артиллеристом. Попаданий в башню дол­го не было, но и здесь люди то и дело задыха­лись от удушливых газов —продуктов стрель­бы — все более концентрировавшихся в замк­нутом пространстве башни. Один матрос, пы­таясь отдышаться, высунул голову, открыв дверь и тут же был убит осколком очередного разорвавшегося вблизи снаряда. Но и после этого, чтобы люди в башне совсем не задох­нулись, дверь пришлось оставить открытой.

Не выдерживала и техника, оказавшаяся слишком уж "деликатной". Из-за перегорания реостата вертикального наведения левого ору­дия пришлось действовать им вручную, а сго­ревший проводник манипулятора горизонталь­ной наводки заставил и всю башню поворачи­вать вручную. У левого зарядного стола соско­чил со шкивов трос, отчего подачу для левого орудия временно пришлось питать, через пра­вый зарядный стол. Такое перекладывание сна­рядов от одного орудия к другому сильно изматывало прислугу и сдержи­вало темп стрельбы.

Лишь по счастью не ос­талось без замены место ко­мандира башни - вынужден­ного уйти на замену штурма­на на мостик мичмана Сполатбога заменил флагманский минный офицер лейтенант Шрейбер. Иначе башня, со­ставлявшая по сути половину боевой мощи корабля, могла остаться вовсе без офицера. Безупречно действовали во время боя и остальные офице­ры. Мичман Д.И. Дараган, ос­таваясь все время под градом осколков, энергично руково­дил действиями двух дальне-мерных станций. В готовнос­ти к отражению минной атаки сберегал прислугу своих без­действующих пока орудий командир 75-мм ба­тареи мичман Ю.Г. Гадд.

Броня защищала, но половина надводно­го борта и все надстройки на верхней палубе брони не имели. И потому неудержимо множи­лись их повреждения, нарушая подачу боепри­пасов, связь, управление, системы ПУАО и по­жаротушения, тягу в дымоходах. Все это начи­нало сказываться на боеспособности и живу­чести корабля. Задерживалось, а затем и пре­кратилось получение сведений о расстоянии до противника. Неожиданное осложнение созда­ло повреждение расположенной по старинке на­верху и не снабженной надежным стоком цис­терны пожарной системы. Вода из пробитой ци­стерны беспрепятственно распространялась по кораблю, скапливалась в понизившейся из-за пробоины носовой части. "Цесаревич" все более садился носом, заметно ухудшалась и без того не идеальная управляемость.

Из-за отсутствия в то время на кораблях постов энергетики и живучести, управление си­стемами и механизмами в значительной мере было децентрализовано, и многие посты ока­зывались как бы представлены сами себе. Не было надзора и за состоянием напорной цис­терны, в которую, несмотря на пробоину, на­сос из машинного отделения продолжал пода­вать забортную воду.

Угрозу самозатопления корабля предот­вратила инициатива лейтенанта А.Ф. Данило­ва. Не найдя трюмного механика (он был куда-то вызван, а связи с ним тоже не полагалось) лейтенант сам распорядился прекратить подачу воды, послав своих людей в машинное от­деление. Ему же, выполняя сразу несколько воз­ложенных на него функций, пришлось взять на себя борьбу с пожаром в каземате спардека в носовой части, заполненном дымом от разор­вавшегося японского снаряда. В правом 152-мм погребе потребовалось организовать борьбу с поступлением воды. Она фильтровалась из за­топленных отсеков двойного борта, где удар еще одного 305-мм снаряда в стык броневых плит (соединения на "ласточкин хвост" приду­мано еще не было) вдавил их в борт, вызвав поступление воды.

Дало себя знать и неоправданно низкое расположение бортовых 75-мм пушек. Счита­лось, что приблизив их порты к ватерлинии и тем понизив центр тяжести корабля, можно достичь и более эффективного их действия пушек, которые своими настильными выстре­лами поражали бы подкрадывающиеся мино­носцы. Извечный во времена парусного флота критерий мореходности - высота портов над ватерлинией - был забыт. Но широкие порты с их легко повреждавшимися или просто сле­тавшими от близких разрывов крышками со­здали в бою почти неустранимую угрозу поступ­ления воды. Свойственная кораблю валкость и гулявшая по палубе вода из пожарной цистер­ны приводили при поворотах к резкому, зна­чительно большему, чем у других кораблей, крену. По оценкам участников боя, крен от по­падания сразу двух выпущенных залпом 305-мм снарядов мог доходить до 10°.

Неожиданное коварство обнаружила и по-французски изощренная пологая поверхность бортового среза. И получилось, как это заме­тил мичман Ю.Г. Гадд, что "при совершенно тихом море" волны от хода корабля, то и дело поднимались по пологому борту и, ударяясь о срезы ниш портов, отражались прямо в поме­щения палубы. В шпигаты (их было всего по два на борт) уходила лишь часть воды; основ­ная же ее масса продолжала разгуливать по па­лубе, уменьшая остойчивость.

Участившиеся в конце 2-й фазы боя по­падания, явно сосредоточенных по "Цесареви­чу снарядов, не переставали уничтожать все в зоне из разрывов. Не считая отраженных от брони, корабль выдержал до 15 разрывов япон­ских 305-мм снарядов.

Предпочитая вести огонь с дальних рас­стояний, японцы применили почти исключи­тельно фугасные снаряды. Число попаданий 152-мм снарядов подсчету не поддавались, уче­том их в бою заняться было некому. Состав­ленный после боя перечень повреждений и раз­рушений составил более 200 пунктов. Повсю­ду, где не было брони, снарядами в груды ис­кореженного металла частично или целиком об­ращались надстройки и люки, кнехты и трапы, вентиляционные трубы и компасы, двери и ко­ечные сетки, бимсы корпуса и рельсы подачи, каюты и рубки, цистерны и трубопроводы вер­хнепалубных систем и устройств, телефоны и переговорные трубы, приводы телеграфов, про­жекторы и т. п. Пострадали и охранявшие ко­рабль накладные на штевнях орлы носового и кормового украшений.

Но особенно чувствительной потерей была гибель под огнем уникальных для каждого ко­рабля (и не все их имели), дальномеров Барра и Струда. Хотя и не справлявшиеся с полови­ной дистанций боя из-за малой базы (0,91 м, у японцев на броненосцах были, по-видимому, более точные с базой 1,37 и, а, возможно, и 2,74), эти приобретенные с "экономией" более дешевые дальномеры все же позволяли ориен­тироваться в дистанции и помогали корректи­ровке огня.

Оставшиеся от прежней эпохи дальномерного искусства угломерные приборы Люжоля-Мякишева для боя, происходившего в основ­ном на запредельных для них 45 каб дистан­циях оказались вовсе непригодны. Из имевших­ся на "Цесаревиче" (по праву флагманского ко­рабля) двух дальномеров первый, находившийся на носовом мостике, в исходе второго часа боя был разбит упавшим на него стальным штагом. Никакого прикрытия для бесценного прибора предусмотрено не было. Осколком снаряда, перебившего штаг, был ранен и дальномерщик.

Мичман Д.И. Дараган с помощью сиг­нальщика с нижнего мостика перенес ранено­го (ему перебило ногу) на батарейную палубу, а затем переместил с кормы еще остававшийся там исправным второй дальномер. Этот при­бор продолжал действовать до конца боя. Исправно в течение всего дня действовала и ко­тельная установка "Цесаревича". Первая сме­на кочегаров отстояла 19-часовую вахту, лишь один раз сменившись на 4 часа.

Разрыв снаряда в кормовой дымовой тру­бе, засыпал котельное отделение осколками, но потерь в людях не принес. Дым, вынесенный взрывом из дымохода в поддувала, быстро ус­транили за счет постоянно действовавшего вен­тиляторного дутья. Свой подвиг совершили ко­чегарные квартирмейстеры Рожинцов и Лютый. Они не поддались замешательству, вызванно­му оглушившим всех свистом и ревом пара, на­чавшего вдруг наполнять носовое кочегарное отделение. Некоторые, решив, что перебит глав­ный паропровод, начали поспешно выгребать жар из котлов № 3 и № 8. Но квартирмейсте­ры, быстро установив, что перебита лишь труба, ведущая к свистку, закрыли клапан и уже че­рез 8-10 минут давление в котлах было подня­то до нормы.

Под руководством распоряжавшегося в носовом отделении младшего инженер-механика Д.П. Острякова (был переведен на "Цесаревич" с транспорта "Ангара") котлы были введены в действие. Отлично, со знанием дела действо­вали по выравниванию крена надежные помощ­ники трюмного механика П.А. Федорова — заведующие трюмных отсеков Петрухов, Буя­нов, Любашевский и Баранов. Это были истин­ные специалисты своего дела, которыми флот мог заслуженно гордиться.

Выход из строя дальномера, перевод ча­сти башен на ручное управление и увеличив­шееся расстояние ослабили действенность стрельбы "Цесаревича". Попадания 305-мм снарядов противника по кораблю, наоборот, продолжали увеличиваться. Массирование огня японцам удалось наладить. Долго так продол­жаться не могло. Надо было решительно сбить японскую стрельбу.

Видя, сколь гибельными последствиями может обернуться тактика безучастного наблю­дения за боем со стороны командующего, на­чальник штаба Н.А. Матусевич направился со второго яруса мостика к стоявшему открыто на первом ярусе В.К. Витгефту. Он хотел еще раз попытаться убедить адмирала взять инициативу в свои руки и перейти в наступление строем фронта или пеленга. На нижнем ярусе в окру­жении всего штаба за боем наблюдал коман­дующий эскадрой. В боевую рубку он идти не хотел, чтобы не стеснять своим штабом управ­ление кораблем, подняться наверх, где было свободнее от надстроек, грозивших осколками при разрыве снаряда, и куда его звал Н.А. Матусевич, он также отказывался. "Все равно, где помирать", — отвечал уже переставший думать о своей эскадре флагман.

В этот-то момент, — примерно в 17 час. 55 мин. "Цесаревич" был поражен взрывами тремя последовательно, почти в одно время по­павших 305-мм фугасных снарядов. Один до­чиста снес радиорубку, находившуюся позади боевой, другой "вынес" из основания фок-мачты чуть ли не девять десятых ее поперечного се­чения, третий угодил точно в смотровой про­свет боевой рубки. Так пришла расплата за все: за беспредельно легкомысленную конструкцию боевой рубки с ее невообразимо огромным про­светом, за нежелание командующего вести на­ступательный бой, за угнетавшего его похорон­ное настроение, за превращение своего штаба в вынужденный клуб самоубийц (рассредото­чить штабных ему и в голову не приходило, а сами они, конечно, не могли позволить себе прятаться), за нерешительность штаба, побо­явшегося сместить командующего и тем спас­ти эскадру и будущность России.

Словно па заказу для описания во всех бу­дущих хрестоматиях 305-мм снаряд (предпола­гали, что он был рикошетом) вошел точно в смотровой 305-мм просвет боевой рубки, слегка "отжав" вверх мешавшую ему кромку грибо­видной крыши. Будучи на излете, он успел ра­зорваться вне рубки, густо окрасив желтым цветом (осадок мелинита) ее наружную стену и окружающие конструкции мостика, Обломив­шаяся почти целиком головная часть, идя на­клонно, отразилась внутрь рубки от ее крыши и снова, чуть отжав ее, вошла в просвет рубки с противоположной стороны. После боя ее на­шли в коечных сетках и демонстрировали в качестве осколка, убившего адмирала.

В действительности его тело было разор­вано и снесено за борт (уцелела одна нога) первым и вторым наружными взрывами, снес­шими радиорубку (около нее он и стоял) и вырвавшими брешь в мачте. Вместе с обезглав­ленными взрывом флагманским штурманом лей­тенантом Н.Н. Азарьевым и младшим флаг-офицером мичманом Эллисом убило горниста и двух сигнальщиков. Ранены были контр-ад­мирал Н.А. Матусевич (он до ночи не прихо­дил в сознание), старший флаг-офицер лейтенант М.А. Кедров и младший флаг-офицер мич­ман В.В. Кувшинников. Сбило с ног стоявше­го впереди боевой рубки командира броненосца капитана 1 ранга Н.М. Иванова.

Командир перешел в боевую рубку, где у приборов управления, переговорных труб и ука­зателей стояли рулевой, гальванеры, старший артиллерист, старший минный и старший штур­манский офицеры. Здесь к нему подошел стар­ший флаг-офицер лейтенант Б.Н. Кнорринг с сообщением о гибели командующего и тяжелом ранении начальника штаба. Чтобы не вносить дезорганизацию в управлении эскадрой, коман­дир решил не делать оповещения о гибели ад­мирала и дождаться, когда в командование мо­жет вступить начальник штаба. Как говорилось в донесении командира, он хотел предотвратить тот "сущий хаос", который произошел на эс­кадре в момент гибели С.О. Макарова.

Придя, по-видимому, к такому решению, к которому не успел склонить адмирала Н.А. Матусевич, командир предпринял сближение с противником, чтобы лишить его преимуществ стрельбы с неосвоенной русскими кораблями дистанции 60 каб. Но японцы тотчас же, со­храняя дистанцию, как того требовал их метод, отклонились на прежнее расстояние. Не посо­ветовавшись с офицерами и опасаясь, как он писал потом, "раската броненосца", плохо реагировавшего на крутые перекладки руля, ко­мандир приказал "право руля", то есть откло­ниться влево. В этот-то момент, когда руль был уже положен на борт, и произошло то роко­вое попадание очередного японского 305-мм снаряда, которым управление кораблем оказа­лось нарушенным полностью.

Смертельно раненный, рухнул на пол руб­ки старший штурманский офицер лейтенант Драгичевич-Никшич, остальных матросов и офицеров разметало вдоль стен. К штурвалу пы­тался встать очнувшийся первым, весь в кро­ви, старший артиллерийский офицер лейтенант Д.В. Ненюков. Раненый, но устоявший на но­гах старший минный офицер лейтенант Пилкин, единственный уцелевший из всех находивших­ся вне рубки офицеров, пытался перехватить штурвал у терявшего сознание лейтенанта Ненюкова. Но оказалось, что штурвал гидравли­ческого управления рулем заклинен, кабели те­лефона и электрического машинного телегра­фа перебиты и догорают вместе с другими про­водами, все приборы управления исковерканы. Вышел из строя и компас — его девиационные магниты были сорваны, и картушка свободно вращалась во все стороны.

С помощью спустившегося с мостика мичмана Дарагана и вернувшегося с перевязками рулевого Лаврова лейтенант Пилкин пытался наладить управление из центрального поста. Но пост не отвечал, люд:: из него выбежали.

Неуправляемый броненосец с положен­ным на борт рулем выкатился из строя влево, описав полную циркуляцию, прорезал строй эскадры и прошел в опасной близости под но­сом "Пересвета", который от столкновения смог уклониться каким-то чудом. Описывая новую кривую, все еще не справляясь с управ­лением, но не переставая вести огонь, "Цеса­ревич" застопорил ход. На нем спустили флаг контр-адмирала и подняли сигнал: "Адмирал передает командование". Вслед за этим никог­да ранее не предусматривавшимся сигналом, не найдя, как потом выяснилось, нужного флага (они в рубке перемешались в мокром клубке) подняли позывные "Пересвета". Это означало, что командование передается тому самому князю Ухтомскому, при котором уже однажды эскадра была приведена в "сущий хаос" и который не скрывал своих "принци­пиальных убеждений" в том, что место флота — не в море, а в гавани Порт-Артура.

Судьбу "Цесаревича" решала теперь раз­вернувшаяся у рулевых приводов отчаянная борьба за восстановление управляемости кораб­ля. Посланный вниз — в центральный пост — рулевой Лавров приступил к исправлению погнувшегося соединительного штока привода, мичмана Дарагана отправили на ют наладить управление с помощью румпель-талей. Этот способ, заводя тали на кормовой шпиль, на бро­неносце не раз испытывали на учениях. Штур­вала с приводом к рулю в кормовом отделе­нии почему-то предусмотрено не было. Пришед­ший в боевую рубку старший офицер капитан 2 ранга Шумов (весь бой он провел, как это положено для старшего офицера на постах, где требовались немедленные распоряжения, по­мощь или устранение заминки) пытался тем вре­менем наладить управление машинами.

Но к рыскливости броненосца — еще одна гримаса французского проекта — добавились теперь проблемы связи с машинными отделе­ниями. По телефону удалось связаться только с одной машиной (обычно выручавшие пере­говорные трубы были смяты). Голосовая пере­дача безнадежно запаздывала. Парадоксальное и нелепейшее складывалось положение: маши­ны были вполне исправны, но из-за отсутствия связи помочь кораблю (и всей эскадре) не могли. Применение всех возможных способов (управлялись, видимо, и рулем и машинами) с грехом пополам удалось наладить не раньше, чем через 20-25 минут после катастрофы в бо­евой рубке.

Никто и представить себе не мог, что нич­тожнейшие, в сущности, технические неувяз­ки смогут с такой легкостью парализовать ко­рабль, еще не утративший своей боевой мощи. Ничтожны были и потери в людях, полностью действовала главная артиллерия, безотказно работали машины, развивая полную скорость, и тем не менее корабль вышел из строя. Так материализовалась творческая несостоятель­ность, фактическое равнодушие к боеготовности флота, проявленные МТК, ГМШ и глав­ным хозяином флота великим князем Алексе­ем Александровичем.

А "Цесаревич" тем временем, не счита­ясь с героическим усилием экипажа, упорно отказывался ему повиноваться. При каждой попытке переложить руль, он круто бросал­ся в сторону, отклоняясь каждый раз на борт до 8 румбов, то есть до 90°. "Броненосец шел, описывая все время дуги то вправо, то вле­во", — подтверждал это наблюдение и стар­ший флаг-офицер лейтенант М.А. Кедров. Объяснялось это свойственной броненосцу рыскливостью, которая особенно усилилась из-за дифферента на нос. Что мешало дога­даться устранить этот дифферент перекачкой воды или приемом балласта (как было сде­лано в том же бою на "Пересвете" и как делали все знающие командиры) — ответа на этот вопрос история не сохранила.