Wundefwaffe

Уроки "Цесаревича"

 

Первые выводы их доставшегося слишком дорогой ценой боевого опыта содержала уже телеграмма. Отчасти оправившийся от ран контр-адмирал Матусевич направил ее намес­тнику 10 августа 1904 г. Этот редкий в ту пору бюрократического многословия предельно сжатый документ содержал по существу про­грамму экстренного обновления тактики и техники флота. Ее строгое осуществление мог­ло, бесспорно, повысить боеготовность и бо­еспособность готовившейся в поход на восток новой эскадры.

Многое на ней можно было сделать по пути. Ничто не мешало принять к неукоснитель­ному исполнению и развернутые рекомендации, которые к концу сентября составили офицеры "Цесаревича" и миноносцев. Это был ответ на предписание командующего флотом в Тихом океане, Н.И. Скрыдлова от 18 сентября. Адми­рал требовал описать "действия эскадры" и сде­лать выводы в материальном и организацион­ном отношениях.

30 сентября Н.А. Матусевич переслал во Владивосток результаты двух выполненных работ. Первая (16 машинописных листов) была сводной, составленной офицерами всех четы­рех кораблей, вторая (6 листов) обобщала опыт собственно миноносцев. Сводная записка вклю­чала два отдела. В первом давались оценки и рекомендации по материальной части, сгруп­пированные по разделам (корпус, артиллерия, минное вооружение и электротехника, штурман­ская часть, механизмы и системы). Второй от­дел включал две части. Одну составляли реко­мендации и замечания по обслуживанию тех­ники, оружия и управления кораблем, сделан­ные "с технической стороны". Другая состав­ляла тактические и стратегические обобщения ("с практической стороны"). Так впервые, по­жалуй, было проведено жесткое различие между постоянно и невообразимо смешивавшихся в то время тактикой и техникой.

Тактика, несмотря на великий без преуве­личения труд С.О. Макарова, считалась неким Божьим даром, которым каждый флагман рас­поряжался по своему усмотрению. Никакая на­ука здесь решительно не признавалась, и ад­миралы довоенной формации больше всего не терпели того, что кто-то пытался бы их ей учить. Назывались и причины неудачи эскад­ры в бою 28 июля. Многих миллионов рублей стоили эти 22 машинописных листа, в которых уместились обе записки. Будь они со вниманием и всерьез рассмотрены в верхах, прими власть по ним действенные и оперативные меры — и Цусимский разгром мог быть безусловно пре­дотвращен. Многие корабли были бы избавлены от гибели, а тысячи человек — от смерти.

Надо было только отречься от гнилост­ного чиновного скепсиса, с которым министер­ство за прошедшие десятилетия встречало, как правило, поступавшие снизу инициативы и предложения офицеров. Надо было уметь по­чувствовать сердечную боль души, истинный долг службы и чувство патриотизма, которы­ми были пронизаны составленные в Циндао до­кументы.

В первую очередь указывалось на реша­ющее значение скорости, без которой никакой прорыв невозможен, а все надежды на успех тщетны. Этих надежд 28 июля лишили эскадру почему-то оказавшиеся тихоходными, хотя далеко еще не старые броненосцы "Севасто­поль" и "Полтава". Они едва "выжимали" 14 уз, тогда "как остальные корабли могли уверенно поддерживать скорость до 17 уз. Японцы в течение боя маневрировали на скорости (оценки расходятся) 15-16 узлов. И эта разница в эс­кадренной скорости на 1 узел и решила исход боя. "Преимущество эскадренного хода непри­ятеля давало ему громадный перевес над на­шей эскадрой, позволяя управлять ведением боя и выбирать как расстояния, так и положения, выгодные для него". Это заключение прямо пре­достерегало от включения в состав второй эс­кадры тех кораблей, которые не способны до­стигать 16 уз скорости.

Из второго вывода следовало, что "япон­цы поразительно хорошо" стреляют до 75 каб. Это объяснялось "как постоянной практикой в такой стрельбе в мирное время, так и име­нием необходимых приборов". Отмечалось на­личие у японцев оптических прицелов у всех пушек, начиная с калибра 75 мм.

Предполагалось также, что они имеют "усовершенствованные дальномеры". Вывод о формировании японцами особого метода мас­сирования огня сделан еще не был. Оценить это новое для всего мира явление никому еще не удалось. Напоминалось и о том, что на малых расстояниях (до 40 калибров), на которых, как и весь мир, готовились до войны стрелять рус­ские корабли, они достигали удовлетворитель­ной меткости. У японцев же на этих расстояниях меткость (в сравнении с дальними дистан­циями) не повышалась. Более того, все призна­вали, что в бою на ближних дистанциях, япон­цы, как правило, "страшно горячатся" и мет­кость их огня явно падает.

Все это означало, что и 2-й эскадре во всех случаях следовало стремиться к бою на ближ­них дистанциях, а, значит, как следовало по­нимать, обязательно обладать превосходством в скорости. В противном случае вставал воп­рос (прямо это не говорилось) о необходимо­сти экстренного овладения искусством стрелять на предельных расстояниях. Этот вывод пред­стояло (если бы он был на это способен) сде­лать уже командующему 2-й Тихоокеанской эскадрой З.П. Рожественскому.

К четвертому выводу следовало бы отне­сти сделанное уже до войны полковником В.А. Алексеевым (в работе "Скорость стрельбы") предостережение о явном отставании русско­го флота по этому показателю от английского и следовавшего ему во всем японского флотов. Работа В.А. Алексеева (если бы на нее было обращено должное внимание) подсказывала пути устранения этого, также оставшегося нео­цененным бюрократией, изъяна в боевой под­готовке флота.

Вера в вековую мудрость дедовских заве­тов ("стреляй редко, да метко") нанесла фло­ту непоправимый вред. Здесь рутина опиралась еще на "экономию", а потому на преодоление застарелого забвения важнейшего показателя артиллерийского искусства предстояло прило­жить особо титанические усилия. Этот вывод также предстояло сделать в верхах.

Вместе с интенсификацией тренировок по­мочь делу могло и увеличение комплектации орудийных расчетов (а их на кораблях, заме­тим, не хватало со времен адмирала Ф.Ф. Ушакова), назначение офицеров в каждую баш­ню и на каждый из жизненно важных постов, предоставление возможности комендору делать выстрелы сразу из обоих орудий и самому кор­ректировать свою стрельбу. Для этого первых комендоров следовало бы назначать "из сверх­срочно служащих и наиболее интеллигентных".

Для устранения отравляющего действия газов при стрельбе предполагалось устанавли­вать в башнях нагнетательные вентиляторы. Указывалось на малую тренированность при­слуги башен и орудий. Виной тому было от­сутствие практики стрельбы при маневрирова­нии. Прямо указывался огромный вред малых скоростей в мирное время, отчего рулевые, не имея практики на скоростях более 10 уз, в бою не справлялись с удержанием корабля на курсе, отчего он часто рыскал и сбивал стрельбу.

Сильно вредила боевой подготовке и по­стоянная занятость комендоров и прислуги по­дачи работами по установке орудий на сухо­путных укреплениях. Из всего этого делался вывод о том, что успех боя решает прежде всего особое и неусыпное внимание к артиллерии и тренированность ее прислуги. Обращалось внимание на ненадежность сигнализации и недоработанность условных сигналов.

В принятой на эскадре однофлажной сиг­нальной книге не нашлось места флагу о пере­даче командования, отчего сигнал этот очень долго пришлось набирать из трех и пяти фла­гов по двум книгам. Японцы, что также было замечено всеми, пользовались однофлажными сигналами и применяли полотнища непривыч­но (для русских) больших размеров. Но и этот способ не признавался надежным: в бою на "Цесаревиче" были перебиты все фалы, а флаги сожжены.

Кардинального обновления и усовершен­ствования требовала и радиосвязь. Ее станции предлагалось устанавливать только под защи­той брони и в удалении от больших орудий. Объяснялось это тем, что в бою от сотрясения при первых же выстрелах регулировка аппара­тов нарушалась и пользоваться ими было нельзя. Для возможности одновременных пере­говоров и с эскадрой, и с берегом предлага­лось иметь на кораблях двойной комплект стан­ций. Ссылаясь на опыт японцев, командиры ми­ноносцев настаивали на установке радиостан­ций и на кораблях этого класса.

Телефонная связь признавалась весьма по­лезной, но нуждалась в повышении надежнос­ти. Случалось, что какой-нибудь забытый в го­рячке боя штифт выводил из действия всю стан­цию. Телефоны должны позволять отдавать при­казания в разные места, для чего имевшиеся ап­параты были слишком маломощны. Совершен­но необходимой считалась боевая цепь телефо­нов, полностью независимая от обиходной.

Восьмым выводом могла быть выявивша­яся исключительная роль базисных дальноме­ров и чрезвычайная важность умения правильно оценивать их возможности. Из приложенной к работе записке мичмана Дарагана (он в бою на "Цесаревиче" заведовал дальномерными станциями) следовало, что при гарантирован­ной дальности до 3000 м (16 каб.) и предель­ной 5000 м (28 каб.) дальномеры приходилось применять до расстояний 70 каб. Опыт же до­казывал, что даже при 50 каб. расстояния по­грешность прибора доходила до 5 каб. Поэто­му, видимо, в работе прямо указывалось, что

для дистанций, на которой шел бой 28 июля, дальномеры оказались малополезны. Из это­го верхам, надо понимать, следовало сделать вывод о необходимости применения более точ­ных приборов с увеличенной базой (которые, по-видимому, и имели японцы) или о разра­ботке новых методов стрельбы, в которых дальномерам отводилось лишь вспомогатель­ная роль.

В то же время для уверенной стрельбы (на случай нарушения внутренней связи с по­стами управления) дальномерами предлагалось оборудовать каждый пост. Их базу, по мнению мичмана Дарагана, следовало увеличить до 4 м., и совместить с боевыми указателями, что­бы расстояние можно было передавать, не от­рываясь от окуляров дальномера. Опыт "Варя­га", "Полтавы", "Аскольда", где были убиты дальномерные офицеры, подсказывал необхо­димость защиты дальномеров. Устанавливать их следовало на специальных площадках в уда­лении от больших орудий.

Признавалось необходимым главный ко­мандный пункт отделить от помещений адмирала и его штабных чинов. Для адмирала пред­лагали установить кормовую боевую рубку. Лучшей конструкцией для боевой рубки были бы не бруствер с приподнятой над ним кры­шей, а глухой цилиндр со смотровыми проре­зями в броне. Тяжелые мачты .с громоздкими боевыми марсами признавались совершенно ненужными, так как их мелкая артиллерия в бою применения не имела. Шлюпки предлага­лось применять только стальные. Для затопле­ния и откачивания воды из отсеков вместо пе­реносных шлангов следовало применять штат­ные трубопроводы с клапанами. Электродви­гатели водоотливных насосов должны быть изо­лированы от воды, а их посты управления вы­несены на вышележащую палубу.

Мелкая артиллерия калибром менее 75 мм признавалась совершенно неэффективной, но и 75-мм орудия многих не удовлетворяли. На "Це­саревиче" их расположение было исключитель­но неудачным. При перекладке руля даже в ти­хую погоду вода начинала захлестывать пор­ты. Для отражения минных атак нужны пуш­ки, стреляющие фугасными снарядами, то есть калибром не менее 120 мм. 152-мм пушки на броненосцах считались также недостаточно эф­фективными. Калибр средней артиллерии сле­довало увеличить.

Миноносцы должны иметь на вооруже­нии две 75-мм пушки (на носу и на корме). 47-мм пушки как совершенно бесполезные пред­лагалось снять. Трудно было ожидать быст­рого исполнения всех этих пожеланий, но не­постижимо и то, что даже рекомендации о 75-мм артиллерии услышаны не были. Новые ко­рабли следовало вооружать не менее чем 100-мм пушками. Еще более решительно в своем донесении о бое высказывался лейтенант Н.В. Иениш с "Беспощадного", напоминавший, что в стычках с японскими миноносцами на их огонь всем бортом из 76-мм и 57-мм пушек наши миноносцы могли отвечать только из 75-мм пушки. 47-мм пушки при этом "почти все­гда бездействовали". Вместо трех одиночных аппаратов надо иметь два двойных. Совершен­но необходимо обеспечить возможность уста­новки глубины хода торпед от 1 до 5 м, не вы­нимая их из аппаратов.

Из целого ряда предложений по механиз­мам указывалось на необходимость брониро­вания оснований дымовых труб и установки на­дежных броневых решеток. Этого требовали за­щита людей и котлов. С той же целью дымо­вые трубы следовало отводить от котлов. Весь­ма важной для 2-й эскадры была рекомендация об устранении в дымовых трубах наружных ко­жухов. Это меняло картину повреждения: при взрыве снарядов листы обшивки трубы выво­рачивались бы наружу, а не внутрь, как это про­исходило на "Цесаревиче" и других кораблях. (Так находила практическое обоснование кон­струкция ступенчатых дымовых труб на бро­неносце "Ретвизан" и крейсере "Варяг"). Для сохранения необходимой тяги при разбитых трубах следовало иметь более мощные венти­ляторы. Подтвердилась и необходимость уве­личения комплектации машинных команд — в бою приходилось ставить на- вахту 2/3 ее пол­ного состава. Для неотложных ремонтных ра­бот на кораблях следовало иметь матросов, вла­деющих рабочими специальностями.

Не меньшую ценность имели и частные до­несения, приложенные к донесению контр-адми­рала Матусевича командующему флотом от 30 сентября. Особенно показательны были сведе­ния, полученные от офицеров, оказавшихся в роли зрителей боя на миноносцах и крейсерах.

Лейтенант Н.В. Иениш отмечал громад­ную разницу в уровне артиллерийского искус­ства японцев в боях 27 января и 28 июля. Явно уступая русским в первом бою (в тот день был упущен шанс если не разгромить японцев, еще не имевших "Ниссин" и "Кассугу", то нанести им серьезное поражение. — P.M.), японцы за­тем времени даром не теряли. Теперь их стрель­ба "была очень хороша, видна была дисцип­лина огня и вполне умелое им управление. По-видимому, было корректирование стрельбы, так как вслед за перелетом, следовала группа сна­рядов (это и следовало бы классифицировать как проявление первого опыта нового метода массирования огня, в полную меру осуществ­ленного при Цусиме. — P.M.), падавших уже очень близко у корабля, иногда совершенно у борта, и по направлению японские снаряды ло­жились очень хорошо".

Этого нельзя было сказать о стрельбе наших кораблей: она была "плоха по направ­лению, а ошибки в расстоянии были громад­ны, доходя до 15-20 каб. Систематического кор­ректирования совсем не было заметно, так как снаряды в большинстве случаев ложились груп­пами в одно место, и место это передвигалось сообразно движению японской эскадры лишь по направлению".

Непостижимо, как на это замечание не мог обратить внимание З.П. Рожественский, кото­рый должен был принять все меры, чтобы стрельба его эскадры не была такой, как здесь описывалось. Однозначно подтверждался и тот явственно проявившийся в войне факт, что для одиночного боя русские корабли обладали вполне достаточным уровнем артиллерийской подготовки. И когда "Ретвизан" во время сво­его героического маневра сильно вырвался вперед и мог вести с японцами по существу одиночный бой на малом расстоянии, то его огонь "отличался редкой выдержкой, снаряды около "Миказы" ложились великолепно, паде­ние большинства из них не было видно — мы предполагали, что это были попадания. Япон­ский же огонь по "Ретвизану" был заметно не­рвным, и снаряды ложились плохо".

Определенно подтверждалось третье глав­нейшее обстоятельство той войны — освоение японцами искусства ведение огня на таких даль­них расстояниях, на которых даже самые свет­лые умы русского флота стрелять и не рассчи­тывали. "Правилами артиллерийской службы" (1901) к дальним расстояниям, словно дело было в Крымской войне, относили те, которые пре­вышали 15 каб. Между тем, на такой дистан­ции умел тогда стрелять и пароход "Владимир". Общепринятым был взгляд, что дальняя дис­танция может доходить лишь до 38-45 каб. По мнению С.О. Макарова, очень дальней следовали считать дистанцию 42-57 каб., а предель­ной 58-70 каб.

Японцы, как в Киао-Чао узнали русские моряки от итальянских, еще до войны у о. Цу­сима практиковались в стрельбе на расстояния 80 каб. Знали об этом будто бы и офицеры дру­гих стран. Известно ли это было в России -историкам предстоит еще выяснить. Подобной же практикой под Порт-Артуром Н.В. Иениш должен был теперь и объяснить доносившиеся иногда с моря "в течение долгого промежутка времени звуки выстрелов больших орудий".

Подтверждался и тот общеизвестный факт, что японские снаряды обладали втрое большей разрывным зарядом, чем наши. Н.Л. Кладо еще в 1901 г. сообщал об этом (в русских фугас­ных снарядах 2-3%, взрывчатого вещества от его веса, английских 8-13, французских 10-20%). Этому, впрочем, находилось весьма странное оправдание: это-де даже очень хоро­шо - малый вес "начинки" гаранти­рует русским снарядам "большую на­дежность" в пробивании брони. Теперь и Н.В. Иениш напоминал, что и япон­цы "заметили относительную слабость действия наших фугасных снарядов". Но рутина была приучена про­пускать мимо ушей инициативы лей­тенантов (история полна тому приме­ров), к тому же приходится подозре­вать, что предложения офицеров из Циндао в силу очередных бюрократи­ческих неувязок при смещении Н.И. Скрыдлова с поста командующего флотом, могли затеряться где-то "в де­лах". Но если бы они и дошли до З.П. Рожественского, трудно рассчитывать, чтобы этот выдающийся самодур мог заинтересоваться мнением и вывода­ми лейтенантов.

Конечно, свое слово мог бы ска­зать и МТК, и даже государь импера­тор. Но он в то же лето был погло­щен своим несказанным счастьем рож­дения (30 июля) после четырех доче­рей долгожданного наследника. Забо­ты войны и флота его почти не тро­гали. МТК же нашел нужным отозвать­ся только на один сугубо технический урок войны, но и тот сумел провалить самым постыдным образом. Заготов­ленные и выданные на корабли эскад­ры козырьки-ограничители не прове­рили стрельбой на полигоне. Работа по их установке проведенная на кораб­лях в походе оказалась бесполезной. Взрывами японских снарядов в Цусиме эти козырьки с легкостью "счищались".

Об экстренной же разработке (может быть с помощью французов) новых фугасных снаря­дов хотя бы для 305-мм и 254-мм орудий бро­неносцев (за время похода эскадры при жела­нии можно было провести все необходимые опыты и успеть произвести замену боеприпа­сов в море) бюрократия не могла и думать. Ведь достойный продукт режима вице-адми­рал Ф.В. Дубасов (1845-1912), председатель­ствуя в МТК, успел провалить уже немало ини­циатив, включая и исходившую даже от его не­давних ближайших сотрудников. Его не тро­нула даже идея торпедных катеров капитана 1 ранга В. А. Лилье.

Свое стойкое неприятие (или даже пре­зрение) опыта 1-й Тихоокеанской эскадры З.П. Рожественский подтвердил и полным отсутствием ссылок в своих приказах на этот опыт (включая и "Инструкцию для похода и боя" С.О. Макарова) и недостойным обвинением 1-й эскадры в том, что она "проспала лучшие свои корабли". По-видимому, не дошли до ад­мирала и те выводы об опыте войны, которые уже в пути следования 3-й Тихоокеанской эс­кадры успел передать возвращавшийся из япон­ского плена командир броненосца "Севасто­поль" Н.О. Эссен. Эти выводы были объявле­ны штабом 3-й эскадры в циркуляре № 147 от 16 марта 1905 г.

Без ответа остается и главный в судьбе "Цесаревича" вопрос — почему министерство, не моргнув, согласилось разоружить корабль. Какие, казалось бы, энергичнейшие усилия сле­довало приложить к тому, чтобы сберечь для войны великолепный, с обстрелянной командой новейший броненосец! А вместо этого вышел вызвавший общую оторопь нелепый приказ о ра­зоружении.

Герои этой темной истории своих объяс­нений не оставили. Обошел ее в своей работе ("Значение и работа штаба на основании опы­та русско-японской войны") и лейтенант А.Н. Щеглов (1874-1953). Но нет сомнения в том, что и здесь проявился результат деятельности ГМШ, все военные распоряжения которого, по мнению А.Н. Щеглова, "были не обоснованы и прямо вредны". В итоге"флот погиб от де­зорганизации, и в этом всецело вина Главного Морского штаба, которому по праву принад­лежит 90% неудач нашего флота". Можно не рискуя сильно ошибиться, предложить следу­ющие объяснения судьбы "Цесаревича" в Циндао! которые вполне согласуются с тем "хао­тическим" характером деятельности штаба, о которой столь откровенно говорится в назван­ной работе лейтенанта Щеглова.

Обращаясь к мотивам, хоть как-то позво­лявшим понять решение петербургских страте­гов, нельзя уйти от ощущения их причасти или прямой принадлежности к некому виртуальному миру, где законы логики и здравого смысла не действуют. Ибо как иначе объяснить, что, находясь вроде бы в смертельной схватке с донельзя деятельным, активным и предприим­чивым противником, терпя при этом постоян­ные неудачи, бездарнейшим образом потеряв первую эскадру и готовя к походу вторую, столь беззаботно отказались от опыта войны и от двух новейших, как воздух необходимых собственных броненосцев, от "Славы", несмот­ря на возможность успеть ввести ее в строй, и "Цесаревича", который вполне мог избежать разоружения. И при этом — вот сюжет для захватывающего документального детектива — предпринимались отчаянные, хотя и заведомо обреченные на неудачу (вся сделка не могла состояться без ведома Англии, находившейся тогда в союзе с Японией) попытки контрабан­дного приобретения пресловутых "экзотичес­ких крейсеров".

На глазах всего мира и ему на посмеши­ще в течение более года разыгрывался спектакль многоходовых интриг с множеством слетевших­ся на поживу, обещавших "устроить" покупку "посредников", в котором главную роль с фаль­шивым паспортом, в парике и с накладной бо­родой играл уже знакомый нам давний адъю­тант великого князя Алексея Александровича контр-адмирал A.M. Абаза. К этой авантюре мог примыкать и блеф императора, который не­смотря на неудачи, продолжал свысока или даже презрительно относиться к противнику (известно, что в резолюциях он позволял себе выражения вроде "макаки"). А потому демон­стративный отказ от "Цесаревича" мог бы изоб­ражать широту русской души и бескрайние воз­можности России, способной сокрушить вра­га, не считаясь с числом броненосцев.

Могла проявиться и внутренняя антипа­тия начштаба к броненосцу, столь долго вы­зывавшего его праведный гнев и негодование. Вывод броненосца из игры мог каким-то об­разом совместиться в больном воображении Зи­новия Петровича с торжеством над своими про­тивниками в вечной подковерной бюрократи­ческой борьбе.

Всецело поглощенный и в самом деле труднейшим делом формирования 2-й Тихоо­кеанской эскадры (чем он ставил на карту всю свою карьеру), З.П. Рожественский мог совер­шенно сознательно отмахнуться от столь мел­кого в его карьерных планах пустяка, как за­стрявший где-то в Циндао подбитый бронено­сец. Это был "не его корабль", ему он не был нужен, ведь существуют весомые подозрения, что адмирал идти в бой не собирался, а потому от подкреплений открещивался.

Для задуманной им "операции" построе­ния дальнейшей карьеры ему вполне хватало наличного состава кораблей. Все в те дни на­ходилось в руках Зиновия Петровича. Ни уп­равляющий Авелан, ни великий князь, ни сам император в предначертания и планы начшта­ба (он же и командующий эскадрой) предпо­читали не вмешиваться. Могло быть и более прозаическое, но также не украшающее дей­ствий наших персонажей объяснение: это бо­язнь (или устроенная З.П. Рожественским спе­куляция на этой боязни) поссориться с Англией. "Владычица морей" все неопределенности в международном праве умела однозначно тол­ковать в свою пользу и свою правоту никогда не стеснялась подкрепить военным давлением. Этому извечному стилю действий Запада мож­но и нужно было противопоставить твердость позиции, заблаговременную подготовку миро­вого общественного мнения и квалифицирован­ное дипломатическое обеспечение действий рус­ских крейсеров.

Англии и всем другим державам, допус­кавшим доставку стратегических грузов в Япо­нию, следовало безоговорочно разъяснить, что Россия в случае войны считает себя вправе перехватывать все пароходы с такими грузами. Это была неоспоримая норма международно­го права, и следовало лишь подтвердить ее специальной декларацией. Но русские власти — МИД и ГМШ— и здесь не справились со сво­ими обязанностями: декларация запоздала. Это дало английским газетам возможность разви­вать бешеную пропагандистскую кампанию против незаконных будто бы задержаний пер­вых контрабандистов (преимущественно англий­ских) крейсерами отряда А.А. Вирениуса, и сла­бонервные русские правители, не умея пользо­ваться международным правом, тотчас же стру­сили. Арестованные и уже направленные в Россию первые пароходы-контрабандисты было приказано освободить.

То же произошло с вполне казалось бы обоснованными операциями в июне-августе 1904 г. крейсерами Добровольного флота "Пе­тербург" и "Смоленск". В Красное море и Индийский океан они прошли черноморскими проливами под флагом своей компании.

Новая вспышка бешенной истерии англий­ской прессы, угрожающие заявления британс­кого кабинета — и Россия, несмотря на меж­дународное право, вновь отступила. Отказались и от широко планировавшихся операций в оке­ане русских вспомогательных крейсеров, кото­рые готовились под руководством великого князя Александра Михайловича. Эти операции могли бы оказать прямое содействие и "Цеса­ревичу", и остальным кораблям, которые ре­шились бы отказаться от грозившего им разо­ружения в нейтральных портах. Операции были скомканы, и опять по той же причине — бояз­ни тех препятствий, которые Англия в отмес­тку за аресты ее контрабандистов могла создать на пути следования на Восток эскадры З.П. Рожественского.

И угрозы и боязнь этих угроз были, бес­спорно, дутыми. Искусно играя на слабеньких нервах русских правителей, английский каби­нет не мог позволить себе пойти на прямое на­рушение международного права (это подтвер­дил впоследствии и известный "гулльский ин­цидент"), пытаясь силой воздействовать на рус­ские крейсера. Это грозило бы столкновением с Германией и с Францией.

Синдром страха перед кознями Англии был в значительной мере создан и самим З.П. Рожественским. Он помог ему не допустить (в угоду генерал-адмиралу) чрезмерного роста влияния великого князя Александра Михайло­вича (в случае полного осуществления руково­димых им широких крейсерских операций) и со­хранить за собой полное верховенство во всей деятельности Морского министерства.

Отказавшись от широкого пресечения ус­тремившегося в Японию потока военной кон­трабанды, З.П. Рожественский по существу по­могал противнику. На его совести должны остаться и те 33 парохода, которые за непол­ный первый месяц войны благополучно просле­довали из Европы в Японию. Туда же сотнями устремились и другие. "Как бы нарочно," — писал А.Н. Щеглов, — из-за границы через Ми­нистерство иностранных дел приходили самые точные и подробные сведения о движении из Европы и Америки японской контрабанды. Штаб был буквально засыпан телеграммами, из­вещавшими названия пароходов и день выхо­да в Японию, но ему ничего не оставалось де­лать, как только писать письма нашему мини­стру иностранных дел и благодарить за при­сылку столь ценных сведений".

"Крейсерскими операциями — писал он далее — русский флот должен был и мог "за­жать Японии ее жизненные артерии". Но вме­сто этого Россия на полях Манчжурии и на море одной рукой как бы учиняла Японии "легкое кровопускание", а другой рукой старательно поддерживала ее "жизненные силы". Но пре­выше интересов отечества З.П. Рожественский (как впрочем и все в царском окружении) ста­вил продвижение своей карьеры и ради блес­тящих успехов своего похода в глазах импера­тора он устилал путь своей эскадры забвени­ем стратегических интересов России.

В угоду своим ничтожным амбициям он не задумался принести в жертву и судьбы тех кораблей, которые (и прежде всего "Диана", "Аскольд" и "Цесаревич"), будь на то желание начштаба, вполне могли бы избежать разоружения и еще принять участие в войне и в крей­серских операциях до подхода 2-й Тихоокеан­ской эскадры. Но "гений" З.П. Рожественско­го, неотступно преследовавший "Цесаревич" со дня его вступления в строй, сумел столь же эф­фектно покончить и с участием корабля в войне и с его боевым опытом.