На пороховой бочке
Год 1912-й знаменовал сто лет с начала славной для России освободительной борьбы за изгнание из страны полчищ Наполеона, 1913-й — 300-летие правящей династии Дома Романовых. Широко и торжественно отпразднованные по всей России, эти даты должны были убедить всех в нерушимом единении династии и народа.
В ряду этих торжеств много значило и состоявшееся 24 июля 1913 г. с участием "Рюрика" и "Цесаревича" открытие в Кронштадте великолепного памятника адмиралу С.О. Макарову. Его девизом "помнить войну" флот обещал не повторять прежних ошибок. 10 сентября "Цесаревич" с бригадой присутствовал на освящении сооружавшегося в Кронштадте на средства всего флота Морского собора.
Казалось, вполне должны были подтвердиться и утешительные слова из "Всеподданнейшего отчета по Морскому министерству за 1906-1909 года". Они уверяли императора в том, что "уже с 1908 г. политического брожения среди команд флота совершенно не замечалось" и что всеми начальниками подтверждалась "резкая заметная перемена во взглядах нижних чинов в смысле более строгого отношения к самим себе и добросовестного, сознательного отношения к службе". Люди же "нравственно слабые, начитавшиеся подпольной литературы", встречались лишь единицами, да и они благодаря, так и хочется сказать "партполитработе", проведенной с ними офицерами, к концу обучения "совершенно изменяли образ своих мыслей". А "наиболее порочные, политически неблагонадежные нижние чины выделялись в особые команды", на специальные суда, где они, будучи совершенно изолированы, "подвергались строгому судовому режиму". Так им хотелось думать. Но все было иначе.
Нельзя было не видеть, что революционные террористы и агитаторы все эти годы не сидели сложа руки. Строились планы убийства и воплощавшего все зло самодержавия императора Николая П. В подготовке покушения принимали участие Б. Савинков ("Воспоминание террориста", Л., 1900. с. 293, 298), корабельные инженеры В.П. Костенко и А.И. Прохоров. Убить царя собирались по возвращении из Англии построенного там для России крейсера "Рюрик", который должен был присоединиться к бригаде линейных кораблей. Бомбу в императора собирались бросать и на линейном корабле "Император Павел I".
Проверкой "революционного" настроения на бригаде стала "гороховая забастовка", когда матросы "Рюрика" отказались от вполне доброкачественного, но почему-то им "ненавистного" горохового супа. Уже в 1910 г. в ходу на кораблях были брошюры партии эсеров. Распространяли их газеты "Земля и воля", "За народ", книга "Солдатская беседа". Ради их приобретения матросы в организовавшихся на кораблях кружках делали добровольные взносы. Примитивные, но сильно действовавшие на незрелые умы, эти листки социального яда множили число тех, кто был готов принять участие в мятеже.
Конспирация была большевистская: заговорщики группировались в изолированные одна от другой "десятки". Они организовывали сходки, чтение нелегальной литературы, собирали на нее деньги. В десятку принимали по рекомендации двух ранее проверенных товарищей. В переписке название кораблей заменяли партийными для них кличками. "Рюрик" был "Маша", "Слава" — "Катя", "Цесаревич" — "Лиза". На сборищах в лесу, в машинных отделениях. в казематах и даже в штурманской рубке, предоставленной офицерами для матросов-любителей живописи, решался главный вопрос — о дате совместного восстания всей бригадой. Опыт "Памяти Азова" заставлял бояться выступать поодиночке. В припадках идейной убежденности являлись даже угрозы: матрос Щука с "Цесаревича" предупреждал товарищей с "Рюрика", что выпустит в их корабль торпеду, если они не поддержат восстание "Цесаревича".
Планы и сроки менялись неоднократно. Все сходились на том, что дело лучше начать перед маневрами, когда корабли примут полные запасы топлива и провизии. В удобный момент — когда все офицеры будут за столом в кают-компании или наоборот — в 2 часа ночи, когда на верху только вахтенный начальник, остальные спят, надо перебить всех офицеров (здесь разногласий не было) и овладеть кораблем.
После арестов на "Рюрике" в апреле 1912 г., когда был сорван первый срок восстания, пальму первенства оспаривали "Цесаревич" и "Император Павел I". Решили, что лучше начать флагманскому "Рюрику". Перебив ночью офицеров (не исключая, понято, и адмирала Эссена со штабом), на "Рюрике" утром должны были по праву флагманского корабля вызвать для совещания командиров других кораблей. Их отъезд служил сигналом к восстанию на каждом корабле. Прибывших на "Рюрик" офицеров убивали, поднимали красные флаги, присоединяли к себе остальные корабли и "с верой святой в наше дело" дружно шли на Гельсингфорс или Кронштадт.
После нескольких выстрелов по крепости они должны были, конечно, сдаться, за ними захватывался Петербург, и пожар революции неудержимо, как всем казалось, распространялся по всей России. При неудаче рассчитывали держать оборону в Финляндии, где у революционеров было много друзей среди тамошних социал-демократов. О последствиях эти романтики светлого будущего, не задумывались. Они знали один лозунг: "долой самодержавие, да здравствует социализм". А каков он будет этот социализм, про это ведали товарищи из Лондонского и Петербургского комитетов. Да это заговорщиков особенно и не интересовало. Главное, как писал другу из Гельсингфорс 19 апреля 1912 г. телеграфный унтер-офицер "Рюрика" Карл Эйдемиллер. "опять будут консервы свежие из адмиральского и капитанского мяса".
Ненависть к офицерам, которые будто бы (как говорилось в отчете для императора) неустанно занимались отеческим вразумлением заблудших душ, была зоологическая. Им помнили все: обиды, унижения (известно, что всеми ныне чтимый адмирал А.В. Колчак не стеснялся рукоприкладством и зуботычинами), взыскания и наказания за провинности по службе. Офицеров надо было убивать только уже за то, что они служат царю за деньги.
Жертвы были заранее поделены — на каждого офицера по 2-3 матроса. Только что отсидевший в тюрьме за "неисправимо дурное поведение" и вернувшийся на корабль матрос 2 статьи Павел Комиссаров жаждал лично "снести черепа старшему офицеру, штурману и старшему артиллерийскому офицеру Затурскому, а остальных пусть другие разберут".
На "Цесаревиче" револьверы обещал достать гальванер "Володя". Из Петербурга ждали доставки бомбочек ("апельсинов"), которые рассчитывали бросить в офицерскую кают-компанию. Технология убийств прорабатывалась особенно обстоятельно: поодиночке в каютах из револьверов и винтовок, скопом в кают-компании, стрельбой через стены кают или даже с применением подручных средств — противопожарных ломов, артиллерийских крюков и просто вручную. Расправы ожидали и собственные товарищи ("первому тебе будет по голове за то, что ты во время уборки не пускал в клозет"), и особенно — шкуры "сверхсрочники".
Предвкушая скорое торжество, наиболее смелые активисты за день до нового срока восстания, назначенного на 11 июля 1912 г.. позволяли себе подолгу бесцеремонно, испытующе и "со значением" смотреть в глаза офицерам или с подчеркнутой аффектацией бросаться исполнять их приказания. По боевой тревоге не бежали стремглав, а шли умышленно неторопливо. Саркастические улыбки, иронические усмешки, неисполнения приказаний унтер-офицеров — все говорило о скором и неудержимом мятеже. На "Павле I" друзей особенно порадовал матрос 2-й статьи Николай Стребков. Как говорилось в "обвинительном акте по делу о подготовлении к восстанию нижних чинов судовых команд Балтийского флота" от 4 апреля 1913 г., этот матрос, "держа в руках крюк для подтаскивания снарядов и стоя рядом с мичманом Тирбахом, весьма недвусмысленно покачивал им", глядя в упор на него. Понимающие улыбки окружающих сменились веселым гоготом, когда за спиной уходившегося мичмана Стребков изобразил, как он завтра крюком ударит по голове мичмана.
Судьба хранила мичмана П.И. Тирбаха (1890-1953), но спустя пять лет все же вплотную опалила его огнем испепеляющего пролетарского гнева. На его глазах 3 марта 1917 г., когда он по должности флаг-офицер (уже в чине старшего лейтенанта) сопровождал в город своего адмирала (А.И. Непенина), тот был убит выстрелом из окружившей толпы. Так искусно зомбированные последователи, а может быть, и друзья матроса Стребкова "углубили" дело революции, которое не удалось в 1912 г. Так принуждали офицеров делать свой "контрреволюционный" выбор.
Уголовно-вызывающее поведение неумных активистов, как и наличие агентурных и жандармских сведений заставило Н.О. Эссена принять меры к немедленному аресту всех подозрительных. Но и после арестов агитаторы не прекращали своей работы, убеждая матросов в том, что дело еще не проиграно, много осталось готовых его продолжить. Таких в разные моменты насчитывалось на кораблях до 200 человек. На "Цесаревиче" в силу ли особого авторитета офицеров, или более глубокой конспирации арестовано было только 10 человек из 52 привлеченных к суду. Но именно "Цесаревич" входил в две пары, собиравшиеся начать мятеж: 24 апреля — с "Рюриком", 11 июля — с "Императором Павлом I".
Среди арестованных на "Цесаревиче" были и успевший совершить свой первый побег со службы матрос 2 статьи Тимофей Щука (крестьянин Харьковской губернии, род. в 1887 г., на службе с 1909 г.) и кавалер двух памятных медалей — Черногорской и итальянской за спасение людей в Мессине кочегар 1 статьи Иван Кузьмарь (крестьянин Гродненской губернии, род. в 1886 г., на службе с 1908 г.).
Первый в числе семи главных зачинщиков был приговорен к отправке на каторгу на 16 лет (после замены предполагавшихся вначале смертной казни и затем замены на 20-летнюю каторгу). Второй отделался шестью месяцами арестантских отделений с лишением, обоих медалей. Такое же наказание получили еще пять обвиняемых с "Цесаревича": электрики Алексей Андаралов и Венедикт Фетищев, матрос 1 статьи Егор Романов и кочегар 1 статьи Стефан Ильичев. По 14 лет каторги назначили гальванеру Василию Титкову, кочегару! 1 статьи Ивану Шабалину, машинисту 1 статьи Николаю Калязину 12 лет каторжных работ — матросу 2 статьи Григорию Баранчикову.
"Лучшие товарищи были вырваны из нашей семьи. На кораблях повеяло сырым могильным смрадом", — писал в своей книжке ("Из недр царского флота к Великому Октябрю. М., 1958) П.Е. Дыбенко (1889-1938). Такова была оборотная сторона истории "оптимистического корабля" "Цесаревича", о которой, если мы хотим понимать события прошлого во всей их полноте, умалчивать не следует.
Кара настигла заговорщиков, но причины, их порождавшие, устранены не были. Режим не умевший и не хотевший наладить отношения с им же учрежденной Государственной Думой, и в вооруженных силах не хотел сделать шагов навстречу прогрессу и законам цивилизации. Не произошло коренного улучшения матросского быта, не изменилось в большинстве и высокомерное отношение офицеров к матросам. Не было бесповоротно ликвидировано рукоприкладство и зуботычины.
И что всего непостижимее — продолжал оставаться на своей должности (в числе двух "пещерных адмиралов") "Начальник тыла Балтийского флота. Главный командир Кронштадтского порта и военный губернатор г. Кронштадта" вице-адмирал (в 1909 и адмирал с 1915 г.) Р.Н. Вирен. Созданный им в городе и гарнизоне режим жесточайшего дисциплинарного застенка был одинаково ненавистен и матросам, и офицерам. Но власти это почему-то не беспокоило. Угроза мятежа, подобно пожару торфяника, была лишь загнана внутрь, рано или поздно ей предстояло снова вырваться наружу.
