Wundefwaffe

Глава 8

 

27 октября «У-557» вошла в бухту Лориана. Нас ожида­ла оживленная толпа встречающих. На этот раз, однако, в ней не было девиц из публичных домов. Позже мы узна­ли, что военно-морской комплекс был обнесен забором, чтобы закрыть в него доступ посторонним. Однако после традиционного банкета и хорошего душа многие подвод­ники навестили своих французских подруг в приморских борделях и отсутствовали на базе до утреннего подъема.

3 ноября в полдень экипаж снова собрался на широкой площади перед префектурой. Приветствовать нас прибыл из штаба адмирал Дениц. Он щедрой рукой опять раздавал медали. Я испытывал гордость, еще не зная, что мне оста­лось немного времени числиться членом экипажа подвод­ной лодки «У-557».

После церемонии Паульсен объявил, что меня пере­водят в первую флотилию подводных лодок, базиру­ющуюся на Брест, крупнейший порт на побережье Бретани. Это был тяжелый удар. С большой неохотой я подчинился приказу, разлучившему меня с друзьями-моряками, с лодкой, которая помогла мне найти свое призвание. Славный дух товарищества, объединявший офицеров и матросов подлодки, стал теперь частью про­шлого. Я больше не принадлежал ему. Когда я прощал­ся с командиром и командой «У-557», то заметил, как глаза некоторых моих сослуживцев увлажнились.

В этот день я в последний раз обменялся рукопожатия­ми с моими дорогими товарищами по службе на «У-557», которым вместе со мной не раз удавалось избегать гибели. 19 ноября «У-557» покинула Лориан и направилась в Сре­диземное море. Ей удалось прорваться сквозь Гибралтар­ский пролив, который англичане охраняли с особой бди­тельностью. Лодка увенчала свой боевой счет потоплением британского крейсера «Галатея» близ порта Александрия. Однако злая судьба не оставила «У-557», и она нашла свою гибель. 16 декабря итальянский эсминец «Орион», корабль дружественного государства, случайно протаранил ее близ побережья Крита. «У-557» ушла на дно, став вечной гроб­ницей для ее команды.

5 ноября русский шофер-эмигрант вез меня по шоссе. Вокруг простирался великолепный, залитый солнечным светом ландшафт Бретани. Когда наш «ситроен» ехал под уклон, стрелка спидометра нередко пересекала отметку 120 километров в час. Скорость, солнце, роскошная при­рода улучшили мое настроение. Было радостно ощущать себя возвратившимся из морского ада и путешествующим по иноземной территории, полной экзотики. Тем не менее всему приходит конец. Машина затормозила у военного комплекса Первой флотилии подводных лодок в Бресте.

Передо мной раскинулись обширные гранитные со­оружения, выходящие фасадами к бухте. Строительство некоторых зданий еще не было завершено. Эти массивные сооружения предназначались для Высшего военно-морского училища Франции, однако оккупация страны положила конец этим планам. Вместо французских энту­зиастов морской службы в зданиях комплекса поселились немецкие подводные асы.

Я коротко доложил о своем прибытии адъютанту фло­тилии. Он сообщил, что мне придется посещать занятия в школе для подводников, как раз должны начаться зим­ние курсы. Это меня слегка разочаровало, однако я не возражал против того, чтобы провести несколько дней в праздности после шести месяцев походов. Я поселился в комнате с чудесным видом на бухту и полуостров Кро-зон. Затем вышел познакомиться с городом.

Меня предупредили, что Брест — очаг шпионажа и са­ботажа. Участники французского движения Сопротивле­ния время от времени похищали и убивали здесь наших военнослужащих. Но город оказался оживленным и мир­ным. Вовсю работали кафе, бистро и магазины. Присут­ствие на улице людей в немецкой военной форме вселяло дополнительную уверенность. Был солнечный ноябрьский день. Я решил отдохнуть на полную катушку.

Отведав изысканных блюд из морских продуктов, я прогуливался по живописным улицам города, не забы­вая осматривать витрины книжных магазинов. В одной из них я увидел Ивонну. Она была продавщицей в ма­газине. Меня сразу очаровали ее светлые волосы и го­лубые глаза. Я попросил ее показать мне кое-какие кни­ги, которых, видимо, в магазине не было. Мне удалось вовлечь девушку в разговор, закончившийся ее согласи­ем на свидание следующим вечером.

На другой день, опасаясь, как бы неожиданные распо­ряжения начальства не сорвали мои планы, я постарался покинуть военный городок пораньше и провел еще один приятный полдень, бродя по улицам Бреста. Задолго до условленного времени я нетерпеливо ожидал Ивонну в бистро напротив городской ратуши. Она появилась — грациозная, хрупкая и настороженная. Девушка сказала, что только раз общалась раньше с немцем, давая ему по­яснения насчет книг. Вскоре, однако, она незаметно втя­нулась в непатриотичную беседу тет-а-тет с одним из оккупантов в полумраке роскошного ресторана. Блюда были великолепны, а десерт девушка подсластила обеща­нием увидеться со мной снова. К моему огромному разо­чарованию, вечер завершился слишком рано у забора, ок­ружавшего ее дом на другом конце города.

Я снова встретил Ивонну на следующий день не днем, а вечером. Она не хотела появляться со мной на публи­ке. На закате солнца у калитки под покровом сгущавшей­ся темноты ей было не так страшно. С этого времени я стал ее постоянным гостем. Когда бы я ни приходил к Ивонне, мой пистолет всегда хранился в кобуре на поясе, поскольку я не был уверен, что встречу ее, а не своего палача, какого-нибудь «маки» на уединенной аллее Бре­ста. Я уходил из дома Ивонны на восходе солнца, никак не раньше, потому что должен был хорошо видеть всяко­го прохожего, следовавшего за мной по улицам города. Я никогда не пытался выведывать у Ивонны тайны. Она говорила, что любит меня. Вот все, что я хотел услышать от нее. В свою очередь, я обещал ей все, что возможно, за любовь, которую она мне дарила.

Я был счастлив в эти дни осеннего солнца и цветов. Однако уже через две недели возникла необходимость со­общить Ивонне о разлуке в связи с моей новой коман­дировкой. Мы договорились встретиться, как только я вернусь. Я надеялся вернуться весной, когда зацветут вишневые деревья. Последним напоминанием об Ивон­не стал ее светлый развевающийся шарф, который скрыл­ся в ночной тьме, когда мой поезд уходил от перрона.

Прибыв на парижский вокзал в Монпарнасе, я им­пульсивно принял решение остаться на день в столице и отправиться в Германию вечерним поездом. Осмотрел Лувр, прошелся по Елисейским полям, постоял на площади Этуаль, полюбовался городом с высоты Эйфелевой башни, посидел в кафе «Мир», наблюдая через окно, как проходит мимо блестящая публика. Когда церков­ные колокола оповестили об окончании дня, я остал­ся доволен тем, что хоть ненадолго, но познакомился с жемчужиной всех городов мира.

На следующее утро, когда поезд пересекал Рейн, сто­ял глубокий туман. Однако ко времени, когда экспресс прогромыхал сквозь сосновые леса к югу от Франкфур­та, туман испарился под лучами солнца. Никто не встре­чал меня на главном вокзале, поскольку я и не оповещал о своем прибытии. Мне хотелось, чтобы все было имен­но так. Я не сторонник сентиментальных встреч на пуб­лике.

Недалеко от привокзальной площади, на тихой аллее, располагался дом моих родителей. Свернув на знакомую улицу, я увидел впереди себя пару стройных ножек. Толь­ко со второго взгляда я понял: а ведь это моя сестра.

— Труди, — произнес я одно лишь слово. Она обернулась и заключила меня в свои объятия. Ее слезы увлажнили мои щеки.

— Почему ты не сообщил о своем приезде? Мы при­шли бы на вокзал. Ты отлично выглядишь. Хотя немного похудел, не правда ли?

— Не думаю. Тебе кажется так, потому что мы год не виделись. Расскажи, как отец, как мать?

Пока мы шли к дому, Труди попыталась за несколько минут выложить все новости. Мать сияла от счастья. За год после моего последнего отпуска она извелась в ожи­дании и даже не спрашивала о войне. Ее интересовали только мое здоровье и аппетит.

— Ты мог бы послать нам телеграмму, тогда я испекла бы к сегодняшнему дню пирог, — сказала она.

Тем не менее в это утро пирог был все же испечен. Я позвонил по телефону отцу. Он закрыл на весь день свой офис и прибежал домой. Отец тепло приветствовал меня. Мы пожали друг другу руки, как два старых солдата.

— Здравствуй, сынок, сколько продлится твой отпуск на этот раз? — спросил он.

— Я не в отпуске, папа. Остановился проездом по пути _к Балтийскому морю. Могу побыть дома не больше 30 часов.

— Печально. Но погоди. Дай мне подумать, что мож­но сделать, чтобы ты получше провел это время.

Затем он начал расспрашивать меня. Как я заслужил свою награду? Что представляет собой битва за конвои? Как влияют бомбардировки глубинными бомбами на лод­ку и экипаж? Он хотел знать мое мнение о перспективе войны с англичанами и обо всем, что касалось моих бое­вых походов. Постепенно наш разговор коснулся тем, ко­торые, кажется, его особенно тревожили.

— Не думаешь ли ты, что наши войска на континенте слишком растянули свои коммуникации? Достаточно ли у нас живой силы, чтобы контролировать оккупирован­ные территории? Сколько еще фронтов мы можем позво­лить себе открыть? — задавал он мне тревожные вопросы.

Я не ответил, так как сам испытывал смутное беспо­койство. И перевел разговор на более приятные темы.

Этот и следующий вечер, проведенные в родном Убер-мингене, успокоили мою душу. Быть дома значило ока­заться в безопасности, укрыться на островке спокойствия и родственных чувств среди военной стихии. Несмотря на настойчивые просьбы отца, я почти не рассказывал ему о подлодках и своих ощущениях в бою. Я хотел вну­шить впечатление, моя служба не представляет смертель­ной опасности и я всегда стану навещать дом.

Когда мой поезд прибыл в Берлин, дул ледяными рез­кими порывами северо-восточный ветер. Марианна со своей обычной пунктуальностью ожидала меня на вокза­ле. Мы шли по почти пустынным улицам к роскошному отелю «Фюрстендорф», в котором я решил остановиться. Апартаменты были гораздо комфортнее и дороже, чем та скромная комната, которую мы наняли во время нашей предыдущей встречи.. Но теперь я мог себе это позволить. Марианна тоже изменилась — стала менее сдержанной. Ее ласки заставили меня забыть о том, что шла война, что я сам провел в море все лето и осень. В ее объятиях окружающий жестокий мир исчезал, а воздушная трево­га не вызывала беспокойства.

В течение двух дней моего пребывания в столице мы бросались от одного развлечения к другому. В услови­ях войны культурная жизнь Берлина пошла на убыль, а художественный уровень спектаклей театра и оперетты значительно понизился. Другой заметной потерей стало ухудшение качества блюд, подаваемых в ресторанах на Курфюрстендамм. Нет, Берлин был уже не тот. Но моя ласковая Марианна превращала холодный город в обето­ванную землю. И я был опечален — возможно, слишком опечален — необходимостью снова упаковывать багаж и проститься с ней.

Когда я прибыл в последний день ноября в Кенигс­берг, было холодно, 15 градусов ниже нуля. Окончатель­но прозябнув в своей легкой морской форме, я сел на местный поезд, идущий до Пиллау, небольшого пор­та на Балтийском побережье. В купе я чувствовал себя словно в холодильнике и, доехав до места назначения, буквально превратился в сосульку. Уже в полночь я прибыл на борт комфортабельного лайнера «Претория», резиденцию командования и учебный дивизион Первой подводной флотилии.

За завтраком состоялся большой сбор курсантов. Я об­менивался рукопожатиями со многими бывшими сокур­сниками и отмечал расставание со многими другими в баре. Мы прибыли из всех уголков Европы, участвовали в самых крупных сражениях и потопили приличное ко­личество кораблей союзников. Между нашим выпуском в апреле и нынешним морозным декабрем прошло семь месяцев. Для большинства из нас подводная война про­шла без серьезных потерь. Это был хороший повод для торжества.

Для наших напряженных учений имелись серьезные препятствия. Бухта Пиллау была покрыта льдом, в ряде мест он достигал 30 сантиметров толщины. Постоянно работали ледоколы, чтобы пробивать фарватеры для ограниченного движения судов и проходы для выхода подлодок в море. Мы выходили днем и ночью, попе­ременно выполняя функции старшего механика и коман­дира. Наши преподаватели, опытные подводники, учили нас всем премудростям атаки в надводном положении но­чью и в погруженном — днем. Погружение производи­лось в искусственно созданных нештатных ситуациях, так что мы доходили до изнеможения в попытках выровнять лодку. Вскоре мы могли даже во сне совершать действия, необходимые в обычной, боевой и аварийной обстанов­ке. Отдыхать не удавалось даже для того, чтобы восста­новить силы после напряженной учебы предыдущего дня.

Однако случались и легкие дни. Командующий фло­тилией Шухарт, заслуженный подводный ас, который в 1939 году потопил британский авианосец «Кариджес», был выдающимся педагогом. Его лекции посещались нами с особым удовольствием. Выходные дни недели я про­водил на борту «Претории», развлекаясь чтением книг, игрой в карты или обсуждением причин нападения япон­цев на базу ВМС США в Пёрл-Харборе. Наступление японцев на Филиппинах или в других районах Тихо­океанского региона происходило слишком далеко, чтобы вызвать у нас большой интерес. Однако я понимал, что события на Тихом океане оказывали глубокое воздей­ствие на ход подводной войны в Атлантике. С полным вовлечением США в войну, особенно в боевые действия против нашего флота, ситуация радикально изменилась за две недели. Я приготовился к длительной войне.

Тем не менее сражение в Атлантике все еще разви­валось благоприятно для нас и не было причины терять веру в окончательную победу. Наши радиостанции часто передавали победные реляции и побуждали немецких граждан подсчитывать количество кораблей противника, отправленных на дно. В 1941 году общий тоннаж потоп­ленных судов составил почти три миллиона регистровых брутто-тонн. Англичане все еще не могли противостоять нашему усиливающемуся давлению на море. Целые конвои их судов отдавались фактически на растерзание нашим «волчьим стаям». Впрочем, и мы несли потери, В декабре у Гибралтара погиб еще один ас. «У-567» под командованием капитан-лейтенанта Эндраса, которая по­топила вражеские суда общим тоннажем в 200 тысяч тонн, отправилась на дно. Никто из ее экипажа не спасся.

В январе 1942 года мы продолжали интенсивную уче­бу в Пиллау. В начале февраля меня направили в Во­енно-морское училище во Фленсбурге совершенствовать знания в торпедной атаке. Шесть недель теоретических занятий и практики в стрельбе раскрыли передо мной последние секреты торпедного дела. Вслед за ослаб­лением зимних холодов пошли занятия по тактике подводной войны и радиосвязи. С наступлением весны, когда я уже проходил курс артиллерийской подготовки, меня произвели в лейтенанты. Я с нетерпением ждал приказа об отправке на фронт. Вспоминая с нежностью об Ивонне, надеялся вернуться в Брест.

Начальство, однако, имело в отношении лейтенанта Вернера другие планы. Мне было приказано ехать в Дан­циг¹ и явиться на борт «У-612», заняв должность старпо­ма. Я дважды прочел телетайпную ленту, прежде чем ура­зумел содержание приказа. Фактически я должен был стать ведущим офицером, уступающим по рангу только капита­ну новой подлодки. Смутная перспектива стать команди­ром неожиданно оказалась вполне реальной.

19 мая я прибыл в Данциг и явился на борт «У-612». Моя лодка, недавно построенная, но уже достаточно по­трепанная в походах, покачивалась у старого каменного мола. Караульный сообщил мне, что командир в лодке. Я спустился в нее и сразу же почувствовал знакомый про­горклый запах. Я нашел капитана и представился:

— Герр капитан, лейтенант Вернер явился для прохож­дения службы.

— Добро пожаловать! Я — обер-лейтенант Зигман. Жду вас со вчерашнего дня. Мы готовы покинуть порт. Проходите, пожалуйста, хотелось бы, чтобы вы позна­комились с другими членами экипажа.

Командир, полноватый рыжеволосый мужчина, выгля­дел опытным моряком и, кажется, был лет на семь стар­ше меня. Я последовал за ним в крохотную кают-ком­панию и был представлен главмеху и моему будущему по­мощнику, второму вахтенному офицеру. Мы обменялись традиционными любезностями. Меня посвятили в исто­рию лодки. «У-612» была укомплектована личным соста­вом в минувшем декабре в Гамбурге, родном городе ко­мандира. С тех пор он проходил интенсивную учебную подготовку. Зигман рассчитывал завершить обязательное пробное плавание в течение трех месяцев, чтобы подго­товить лодку и экипаж к боевым действиям. Я узнал, что прежний старпом был освобожден от своих обязанностей из-за слабого здоровья. Черноволосый главмех, лейтенант Фридрих, оказался на год старше меня и уже был женат. Оказалось, что второй вахтенный офицер, лейтенант Ри-дель, мой сокурсник. Оба офицера не имели боевого опы­та, чем, собственно, и было вызвано мое назначение на «У-612». Ее командир зарекомендовал себя перспектив­ным подводником во время боевого похода в Атлантику, но только треть экипажа испытала вкус боя. Остальные нуждались в подготовке к первому боевому походу. Я по­знакомился со старшими унтер-офицерами, имевшими большой стаж морской службы. Затем мы с командиром отправились в его каюту, где он коротко и четко позна­комил меня с обязанностями старшего помощника.

Как первый вахтенный офицер, я нес ответственность за состояние торпедного и артиллерийского вооружения лодки. Я должен был производить пуски торпед, когда лодка находилась в надводном положении, и управлять стрельбой в погруженном. На мне, как старпоме, лежала забота о благосостоянии экипажа. То, что на эту долж­ность назначили меня, а не моего сокурсника Риделя, объяснялось исключительно моим боевым опытом, и ни­чем больше. Позже, уединившись в кают-компании, мы с Риделем откровенно обсудили этот вопрос. Догово­рились уважать друг друга, конфликтовать с врагом, а не между собой. С этого разговора началась наша долгая дружба, которая закончилась только с гибелью Риделя.

В тот же день «У-612» направилась к полуострову Хела. Там я позаботился о размещении команды в одноэтаж­ных чистеньких казармах, которые расположились среди хвойных деревьев в песчаных дюнах. «У-612» посвятила следующие шесть недель учебной подготовке — стрельбе торпедами. Не позже 7.00 мы выходили в море день за днем, чтобы заняться часом позже стрельбой по целям. В полдень меняли порядок учений. Зигман освобождал аппараты от торпед, имитируя атаку в погруженном по­ложении. Лишенные торпед, мы мчались в порт за новым комплектом. Затем отрабатывали всю программу в тем­ноте, выстреливая последние торпеды около полуночи. Экипаж самозабвенно трудился почти без отдыха и пере­рывов шесть дней в неделю. В течение этих недель я до­бился важного достижения: научился стрелять торпедами по целям, а не просто выпускать их в море.

В начале июля мы завершили свои наиболее трудные упражнения. «У-612» вскоре была придана другой брига­де, и более щадящий режим учебы сменился лихорадочной активностью на Хела. Мы переместились на пирс Готен-хафенского порта в Данцигской бухте. Я перевел экипаж в массивные каменные здания. Теперь нас занимали и дру­гие интересы. Пришло лето. Недель шесть или больше я не встречался с женщиной, а всего лишь в двадцати минутах поездки поездом, на другой стороне бухты, в знаменитом курортном городке Сопот было полно женщин. Я прово­дил выходные дни в роскошных казино, кафе и на пляжах Сопота. Устраивал и посещал застолья, приобретал и те­рял любовь девушек и в конце концов воспользовался воз­можностью хорошо пожить, прежде чем смерть приберет меня к себе.

Пока «У-612» готовилась к боевым действиям, наши войска все глубже проникали на территорию противни­ка. Был окружен Ленинград, хотя он и продолжал упор­ное сопротивление. В Крыму капитулировал Севасто­поль. Германские дивизии захватили Ростов-на-Дону, достигли Кавказа и штурмовали нефтеносный район Майкопа. В Северной Африке Роммель вел свой Аф­риканский корпус против «томми» от победы к победе. Он захватил Эль-Аламейн в ливийской пустыне и уве­ренно продвигался к Нилу. В Атлантике, несмотря на вступление в войну США, наши подлодки наращивали беспощадные удары против британских конвоев. Бое­вые операции немецких подлодок распространились на прибрежные районы Америки, встречая лишь слабое противодействие или вовсе никакое. Торпеды поража­ли торговые суда на коммуникациях от Нантакета до Гатерраса, от Флориды до Виндвордских островов. Не­мецкие подлодки сожгли, торпедировали, обстреляли из артиллерийских орудий и потопили большое число ко­раблей союзников между Бостоном и Нью-Йорком, не­далеко от Джэксонвилла, Майами, Гаваны, Нью-Орлеа-на, Корпус-Кристи, близ Баранкиллы, Маракаибо, порта Спейн, Барбадоса и Гваделупы. В те месяцы были от­правлены на дно более 500 судов, включая 140 танке­ров общим тоннажем в 2,5 миллиона тонн. Наступила золотая фаза подводной войны.

Боевой дух экипажей подлодок, проходивших учебную подготовку, достиг небывалой высоты. Меня, однако, не покидало чувство раздражения в связи с нашей затянув­шейся учебой. Я стремился вернуться в боевую обстанов­ку, топить суда противника, испытывать радость победы. Но сдерживаемое мною нетерпение должно было прой­ти новые испытания.

Катастрофическое 6 августа чуть было не похоронило мои надежды. Как обычно, в 8.00 «У-612» покинула порт. Акватория бухты была спокойной и отражала солнечные лучи, как зеркало. Нас, очевидно, ожидал впереди еще один жаркий день. Более 20 подлодок, выкрашенных в светло-серый цвет, направлялись в заданные квадра­ты, сверкая на солнце в кильватерном строю. По право­му борту лежал город Данциг, его старинные шпили и башни упирались в безукоризненно голубое небо. Наш штурман Прагер определял курс лодки по ориентирам на суше. После двухчасового обмена впечатлениями — ведь большинство из нас вчера поздно вечером вернулись из увеселительной прогулки в Сопот — Прагер сообщил мне, что лодка прибыла в свой квадрат. Командира вы­звали на мостик, и начались учения по заведенному на каждый день порядку. Матросы разделились на три смены, каждая из которых упражнялась по очереди в ар­тиллерийских стрельбах. Офицерский состав отрабаты­вал маневры по погружению лодки и атаке в надводном положении. В 11.00 «У-612» совершила погружение. Мы шли на глубине 25 метров со скоростью три узла. Я на­ходился в носовом отсеке, обучая обращению с торпеда­ми значительную часть команды, а также 12 новобранцев-подводников, которые были взяты на борт для приобре­тения навыков пребывания под водой.

В 11.42 лодка неожиданно получила сильный удар в корму. Она резко пошла вверх, а затем качнулась впра­во. Интуиция подсказала мне, что мы столкнулись с дру­гой подлодкой. Я немедленно скомандовал:

— Надеть спасательные пояса! Всем в помещение цен­трального поста! — И побежал на корму.

В дизельном отсеке меня остановила мощная струя воды, бьющая из пробоины. Я заметил, что в результа­те аварии несколько человек оказались изолированны­ми в торпедном отсеке, и крикнул им:

— Убирайтесь отсюда поскорее, если хотите жить!

Немного поколебавшись, они бросились в бурный по­ток. Корпус лодки быстро заполнялся водой. «У-612» ус­тремилась вниз с сильным дифферентом на корму. Мне удалось эвакуировать людей из кормовых отсеков и на­глухо задраить люк переборки. Затем я поспешил в помещение центрального поста. Зигман между тем дал коман­ду главмеху на всплытие лодки. Фридрих поддерживал компрессорные шланги, помогая сжатому воздуху запол­нять цистерны плавучести. Необходимо было удержать лодку на плаву и дать возможность команде выбраться наружу. Командир на мостике управлял движением по­врежденной лодки, направляя ее к побережью. Предсто­яло пройти четыре бесконечные мили к югу. Я приказал раздать спасательные пояса нашим гостям-новобранцам и поторапливал их быстрее подниматься по алюминиево­му трапу в рубочный люк. На секунду я увидел круглое отверстие люка и сквозь него голубое небо.. Почувствовал непреодолимую потребность броситься вверх по трапу, но долг повелевал мне идти с главмехом вниз, внутрь лод­ки, и, возможно, погибнуть там. Одним глазом я следил за тем, как колеблется стрелка глубиномера, другим — как люди покидают «У-612». Скоро корма лодки настоль­ко отяжелеет, что она камнем пойдет вниз и потащит с собой всех, кто еще в ней находился. Тем не менее я сер­дито бормотал про себя: «Черт возьми, через минуту с не­большим мы все сможем выбраться из этой могилы». По-/ вернувшись, я крикнул в рубку:

— Поторапливайтесь, позади вас тоже идут люди! Внезапно «У-612» скользнула вниз дифферентом на корму. С мостика прозвучал возглас:

— Лодка тонет! Какого черта вы медлите...

На трапе остались всего два механика. Фридрих пере­прыгнул через клапан и нырнул в заполненное водой про­странство рубки. Он быстро поднялся по трапу к рубочно-му люку. Я последовал за ним. Мощный поток воды тащил меня вниз. Преодолевая его, я протиснулся сквозь рубоч­ный люк и с помощью капитана выбрался наружу. Вода смыла меня с мостика, и в это мгновение нос «У-612» по­грузился глубоко в воду. Лодка стремительно пошла на дно. Быстрота ее гибели ошеломила меня.

Когда мы плыли к берегу, я обнаружил, что на мне нет спасательного пояса. Я отдал его одному из гостей. Море, однако, было спокойным и теплым, только легкий бриз вызывал рябь на поверхности. Чуть дальше от меня свер­кала в солнечных лучах белая флотская фуражка Зигма-на. Он с комфортом плыл в своем желтом спасательном жилете в фуражке плотно надвинутой на его голову.

— Ребята, держитесь вместе, нас вот-вот спасут! — крикнул командир из воды. Затем он повернулся ко мне и спросил: — Старпом, все выбрались из лодки?

— Не осталось ни души. Я уходил последним.

Темные фигуры в желтых спасательных жилетах барах­тались в воде на широком пространстве, В отдалении, к югу, за легкой дымкой я увидел едва заметную полоску побережья в устье Вислы. Ее серые волны отбрасывали нас назад в открытое море. Зная силу течения в этих ме­стах, я понял, что мы вряд ли доплывем здесь до берега.

Однако примерно через 20 минут на поверхности по­казался нос подлодки. Секундами позже она всплыла полностью и, набирая скорость, понеслась в нашем на­правлении. Нанесшая нам сокрушительный удар, она была близка к тому, чтобы совершить вторую ошибку. Я сгруппировался в воде и замахал обеими руками в от­чаянной попытке побудить командира лодки застопо­рить двигатели. К счастью, кто-то из экипажа понял мой сигнал. Двигатели были заглушены, и она стала медлен­но дрейфовать в нашу сторону. После ее полной оста­новки неподалеку всплыла еще одна лодка и стала осто­рожно к нам приближаться. Мы подплывали к двум стальным махинам и при помощи своих спасителей взбирались на палубы, отфыркиваясь, чихая и кашляя. Заботливые руки покрывали наши плечи одеялами.

Я поднялся на борт лодки, которая отправила нас на дно. Зигман принял извинения ее капитана, но пришел в бешенство, когда тот заявил, что даже не заметил, как его лодка столкнулась с подводным объектом.

Спасенные выстроились на корме для переклички. Я насчитал 37 человек, включая некоторых из наших гос­тей, которые показали себя с наилучшей стороны. Пред-128

положив, что 22 человека находятся с Фридрихом на дру­гой лодке, я стал сигналить им прожектором:

— Сообщите: сколько спаслось людей?

— На борт поднято двадцать человек,— ответил главмех.

— Включая тебя самого?

— Включая меня.

— Прошу пересчитать людей еще раз. Вас должно быть двадцать два.

— К сожалению, нас всего двадцать. Мы потеряли двух человек. Я был уверен, что на бор­ту «У-612» никого не осталось. Зигман рассвирепел:

— Только этого нам не хватало. Послушай, старпом, разве ты не уверял меня в том, что последним покинул лодку?

— Уверял. И я, черт возьми, убежден, что все ребята выбрались из-нее. Там не осталось ни души.

Я растерянно указал на место, где час назад находи­лась наша лодка. Однако поиски пропавших оказались безрезультатными, нашли только два плавающих спаса­тельных жилета. Мы вернулись в порт на борту лодки, которая доставила нам столько бед. Столкновение про­изошло потому, что она двигалась ошибочным курсом. Ее командир не учел сильного течения в бухте, вызываемо­го водами Вислы, и продолжал движение в погруженном состоянии, игнорируя такие средства ориентировки, как акустические приборы и перископ. Эта ошибка стоила двух человеческих жизней и гибели дорогостоящей под­лодки.

Гибель «У-612» оказала на нас удручающее воздей­ствие. Об этом можно было судить на следующее утро, когда Зигман производил перекличку во внутренним дворике жилого комплекса, а не на борту подлодки: бое­способный экипаж потерял ее. Командир провел в сво­ей квартире офицерское собрание, чтобы обсудить наше неопределенное будущее. Мы находились в подавлен­ном состоянии. Нашим экипажем могли бы укомплектовать новую подлодку, но это потребовало бы много времени. Тем временем другие подлодки уже ушли бы в рейды на крупные конвои противника. Наше появле­ние на театре боевых действий оказалось бы слишком поздним. Необходимо было принять быстрое решение. Поэтому мы обсудили возможность подъема «У-612» с глубины 48 метров.

Идея спасения лодки быстро приняла конкретную форму. Зигман передал командованию конкретный план спасательных операций. Через два дня мы получили от­вет: подъем разрешен. Без промедления мы приступили к действиям. Я связался с командой опытных водолазов. Фридрих раздобыл два больших плавучих крана. Через день из бухты вышел буксир с Фридрихом, мною и водо­лазом на борту. Стояла великолепная погода для осуще­ствления наших амбициозных планов. В тот же день к месту, где затонула лодка, подошли два плавучих крана. Подготовка к подъему заняла значительную часть следу­ющего дня. Пока мы с Фридрихом занимались спасатель­ными операциями, Зигман и Ридель отправились с ко­мандой лодки в Данциг, где подводники были размещены на борту устаревшего пассажирского лайнера, совершав­шего когда-то рейсы на линии Гамбург—США.

На пятый день операции водолазу удалось наконец обвязать корпус лодки толстыми тросами. Когда краны попытались поднять ее, они чуть не опрокинулись. Тро­сы лопнули. Пришлось привезти новые из Данцига. На седьмой день спасательных работ водолаз снова завязал вокруг корпуса стальные петли. Одному из кранов уда­лось приподнять на метр нос лодки. Преодолев всасы­вающий эффект, второй кран оторвал от песчаного дна отяжелевшую от воды корму. Оба крана подняли якоря и медленно двинулись в сторону Данцига. Пройдя за два дня 16 миль, они вытащили «У-612» на мелководье бухты. Из воды показалась рубка лодки. Следующий день ушел на ремонт корпуса лодки. На двенадцатый день с буксира сквозь рубочный люк был опущен в лодку шланг помпы, начавшей откачивать заполнявшую ее маслянистую жидкость. Уровень затопления быстро по­нижался, обнажая приборы и оборудование. Через три часа середина лодки была свободна от воды. Сгорая от нетерпения, я спустился вниз по алюминиевому трапу. В помещении центрального поста царило полное разо­рение. Все было покрыто песком, перемешавшимся с соляркой, смазочным маслом и водорослями. Была за­топлена также секция, в которой помещалась радио­рубка, офицерская и унтер-офицерская каюты, а также комплект аккумуляторных батарей. В суматохе, после­довавшей за катастрофой, мы забыли заткнуть перего­ворную трубу, ведшую из боевой рубки к радисту. Пока лодка покоилась на дне, вода текла сквозь переговор­ную трубу и полностью вывела радиорубку из строя.

После обстоятельного осмотра «У-612» на следующее утро, когда из нее полностью была откачана вода, лодку отбуксировали в сухой док. Пробоина в корпусе оказалась диаметром с ведро. Единственным помещением, которое не подверглось затоплению, был носовой торпедный от­сек. Его переборки были наглухо задраены. Пропавших моряков на борту лодки мы не обнаружили. По заключе­нию экспертной комиссии, ремонт лодки займет от 8 до 12 месяцев. Моя надежда на скорый боевой поход была поколеблена.

Два дня мы пребывали в неопределенном состоянии. Затем штаб приказал укомплектовать нашим экипажем новую подлодку «У-230», ремонт которой на верфях Киля приближался к завершению. Мы приступили к своим но­вым обязанностям после длительного отпуска.

Затонувшая подлодка и потеря двух человек были не единственными бедами, которые нас постигли. Во время спасательной операции обнаружилось, что наш кок, Меснер, утаил большое количество кофе, чая и масла. До­прошенный Риделем, Меснер признался, что сбыл значительную часть этих продуктов на черном рынке. Подвод­ники утверждали, что кок занимался жульничеством со времени прибытия на борт лодки. Меня поразило, одна­ко, что никто не сообщил об этом раньше. Как бы то ни было, пришлось обсудить поведение Меснера на суде че­сти. Его посадили на гауптвахту.

Однако в тот же день кок скрылся. Напрасно я обыс­кивал его комнату. Пока я этим занимался, пришли два обозленных матроса, заявивших, что Меснер украл у од­ного фотоаппарат, а у другого комплект новой формы. Беглый просмотр офицерами своего багажа показал, что кок сбежал со штурманским пистолетом «люгер». Я по­дождал сутки перед объявлением тревоги, чтобы дать Меснеру шанс раскаяться. Однако он не вернулся, и это дало основание возбудить дело о дезертирстве. Зная, что Меснер был падок до женщин, я составил список адре­сов, по которым он мог скрываться. Я надеялся лично предостеречь Меснера и спасти его от военного трибуна­ла, приговор которого стоил бы беглецу нескольких лет пребывания за решеткой. Получив по заявке машину с шофером, я посадил на заднее сиденье двух матросов и 1 отправился на поиски Меснера.

Первый дом находился в пригороде Данцига. Место выглядело вполне приличным. Проживавшая там девуш­ка сообщила, что не видела кока уже несколько недель. Мы поехали к дому, расположенному по дороге в Сопот. Мать другой «невесты» Меснера открыла дверь с болыпи- J ми предосторожностями. Оказалось, что я взял след пра­вильно, но опоздал: кок переночевал здесь в предыдущие сутки и уехал, как он сказал, домой. Мы направились в | Готенхафен, где проживала еще одна претендентка на священный обряд бракосочетания с Меснером. Там я ;| обнаружил девушку, но не беглеца. Последним адресом в списке числилась хижина на полуострове Хела, окру- 1 женная соснами. Это было великолепное убежище. Одна- | ко хижина оказалась пустой. Совершенно обескуражен­ные, мы возвратились поздно ночью на лайнер.

Рано утром на четвертый день дезертирства Меснера мне позвонили из полицейского участка Данцига, сооб­щив, что какой-то матрос совершил кражу со взломом в одном из домов предместья города. Я был убежден, что это Меснер. Теперь дело вышло из-под моего контроля. Кок зашел слишком далеко. В полдень полиция Сопо-та сообщила, что преступник с приметами Меснера был замечен, когда убегал после кражи в продовольственном магазине. Я не ложился спать до поздней ночи, ожидая развития событий, однако больше звонков не было.

Через два дня Меснера обнаружили. Мне позвонили из военной полиции Сопота и сообщили, что кока нашли в кювете по дороге в Данциг. Он попытался с помощью «лк>-гера» свести счеты с жизнью, но сумел только ослепить се­бя навсегда. Сообщили также, что если я пожелаю допро­сить беглеца, то найду его в муниципальной больнице.

Капитан предложил мне допросить Меснера, пока он находится в шоке. Я сразу же отправился в Сопот. День был жарким и влажным. Когда я прибыл в курортный городок, небо заволокло штормовыми тучами. Над бухтой полыхали молнии, за которыми следовали громовые рас­каты. Больничные запахи дезинфекции и эфира, бессло­весные перемещения сотрудников в белых халатах, пони­мание без слов медсестрой цели моего прихода; молнии, гром и липкая влажность — все это производило впечат­ление, будто я сам нахожусь на исходе жизни. Медсестра повела меня вверх по лестнице в палату, где лежал кок. Окно в нее было открыто, и занавески раздувались вет­ром, как паруса. Эхо от раскатов грома отражалось от стен палаты. Меснер лежал на простыне совершенно апа­тичный, вытянувшийся, как мертвец. Он был в полном сознании. Невидящие глаза кока налились кровью, а веки распухли. Повязка из белого бинта на его голове прикры­вала два крохотных отверстия на висках. Я почувствовал, как меня переполняет жалость к человеку, решившемуся на самоубийство, но не нашедшему в себе мужества от­вечать за свои поступки.

Когда я сел рядом с пациентом, ожидая его призна­ний, казалось, что шторм посылает громы и молнии имен­но в эту палату. Раскаты грома звучали с неумолимой последовательностью, как будто на суше производились атаки на конвои. Меснер долго молчал. Я видел, как его незрячие глазные яблоки вращаются под распухшими ве­ками. Видел, как медленно вытекают из прорезей его глаз слезы. Сначала они были очень скупыми, но затем он не мог больше сдерживаться и зарыдал. Слезы превратили мужчину в мальчишку.

Грохот шторма достиг апогея, когда мальчишка, не поднимаясь с подушки, молил о прощении и звал свою маму. Я не мог помочь коку, и, начиная с этого време­ни, он не смог бы помочь и самому себе. Никогда больше он не увидит вспышки молнии, облака на небе, дождь, восход или заход солнца. Никогда не увидит лица ма­тери или улыбку девушки.

Когда гроза прошла, я попросил врача пригласить сте­нографистку. Она присела на кровать в ногах пациента с блокнотом на коленях, взволнованная и смущенная. Мес­нер не мог увидеть ее — ни ее светлых волос, ни прекрас­ных голубых глаз. Он охотно отвечал на мои вопросы. В конце допроса кок выпалил:

— Герр лейтенант, я не преступник, я ничего не хотел красть!

— Зачем тогда утаивал продукты и продавал их на чер­ном рынке? Зачем ты украл у своих товарищей фотоап­парат и форму? Более того, зачем вломился в чужой дом и магазин?

— Вы не поверите, но это правда: я хотел, чтобы меня арестовали. Я считал, что это поможет мне избежать вой­ны. Мне не нравится эта война, герр лейтенант.

— Ты говоришь ерунду, Меснер, — сказал я в изум­лении.— Зачем ты убежал тогда после суда товарищей? И почему стал снова воровать?

— Мои приятели лгали, герр лейтенант. Они сами ме­няли фотоаппарат и форму на кофе, шоколад и сигареты а также на продукты, которые я приобрел в Данциге и Сопоте. Поверьте мне. Я поступал так только из-за не­доедания.

— Пусть так, но почему ты хотел лишить себя жизни? Я не могу понять мотивов твоего поведения, Меснер.

— Я был в отчаянии. Мне хотелось кончить жизнь са­моубийством. Я совершенно потерял голову. Со мной все кончено.

— Ты прав. Теперь тебе никто не поможет. Теперь тебе лучше помолиться во искупление души.

— Герр лейтенант, я не буду молиться даже сейчас. Я не верю в Бога. Я верю в коммунизм. Мой отец был коммунистом и погиб за веру во время Спартаковской революции¹. Вот почему я осуждаю войну. Молиться бес­полезно.

Я глядел на него с изумлением. Меня взяла оторопь от таких речей. Мне казалось, что кок спятил. Посколь­ку сделанных Меснером признаний было достаточно, я попросил девушку не стенографировать его последнее заявление. Отпечатанная стенограмма была отправлена на лайнер. Я не хотел, чтобы существование Меснера было более жалким, чем оно есть, но был убежден, что этот человек на самом деле сошел с ума. После допро­са я закрыл окно и задернул занавески.

За этим инцидентом последовали дни бурной деятель­ности. Я завершил свои административные дела, а капи­тан отправил в отпуск команду лодки. Наши подводники должны были встретиться снова в Киле. К тому времени «У-612» уже уйдет в прошлое.

Однако перед моим отъездом случилась еще одна беда. 2 сентября пришло сообщение: поздним вечером «У-222» во время учений была протаранена в надводном поло­жении другой лодкой. Весь экипаж, за исключением трех моряков, находившихся в момент столкновения на мостике, ушел вместе с лодкой на дно Данцигской бухты. Я узнал о трагическом происшествии около полуночи и помчался на буксире, который помог нам спасти «У-612», к тому месту, где затонула подлодка. Там поверх­ность бухты уже ощупывали прожекторами. Оказать не­медленную помощь было невозможно. «У-222» затонула на глубине 93 метров. Члены ее экипажа должны были сами позаботиться о себе, если еще остались живы. Аку­стики нескольких подлодок напряженно вслушивались, пытаясь определить хотя бы малейшие признаки жизни в затонувшей лодке. Все суда на поверхности близ это­го места глушили свои двигатели, чтобы не нарушать полную тишину. Спасательное судно пыталось несколь­ко часов связаться с нашими товарищами в стально! гробнице. Они так и не ответили на сигналы.

Я вернулся в Данциг, утвердившись в мысли, что избежали гибели в своем плавающем гробу благодаря по­кровительству Всевышнего.

Через четыре дня я последним из экипажа попро­щался с экстравагантным Сопотом, беспечная жизнь ко­торого создавала иллюзию вечного мира. Сел на no и начал продолжительное путешествие почти через пол­континента к границе Южной Германии. Ранее я полу­чил известие о том, что в конце недели Труди выходит замуж. Я замыслил сделать родным сюрприз своим нео­жиданным появлением.

Днем позже я оказался в раю. За вечнозелеными со­снами расстилалось озеро Констанца. В его гладкой се­ребристой поверхности отражались убеленные снегами вершины Альп, которые выросли, словно по волшебству, до самого лазурного южного неба. Поезд остановился в Убермингене, маленьком средневековом городке, где я | провел свои юношеские /оды. Было так тихо и спокой­но, что я поколебался, прежде чем выйти из вагона. Ка­залось, что своей военной формой я растревожу царящий здесь покой. По дороге в город я узнавал сосны и орехо­вые деревья, которые стояли здесь веками. Я любовался старинной архитектурой домов и клумбами цветов. Узна­вал людей, магазины. Все оставалось таким же, каким бы­ло семь лет назад, когда я покидал город.

Мое неожиданное возвращение, да еще в звании лей­тенанта, вызвало настоящий бум. Затем внимание род­ных и гостей сосредоточилось на невесте. Церемония бракосочетания проходила на следующий день в малень­кой провинциальной церкви. Жених был в военной фор­ме. Его служба в канцелярии одной из частей ПВО представляла собой небольшой риск. И с ним готовы были мириться отец и Труди. У него был хороший шанс пережить войну.

Скоротечная свадьба мало повлияла на образ жиз­ни моей сестры. Через пять дней после бракосочетания ее супруг вернулся к месту службы. Родители покинули озеро Констанца, прихватив с собой Труди. Когда они уезжали, я пообещал им писать чаще, но знал (да и они тоже), что писем будет немного.

Я задержался под голубым небом в Альпах еще два дня. Воздух здесь насыщен ароматами астр, роз, сена и южных сосен. Мягкая и теплая вода так и манила к себе. Я прогуливался по берегу озера и, проходя мимо скамейки под старым орехом, вспомнил, как сидел на ней перед войной с Марианной и наблюдал полуноч­ный фейерверк. Мне казалось, что войны не было и во­все. И когда я стоял на каменной пристани, где когда-то после школы кормил чаек, то на короткое время вновь почувствовал себя мальчишкой.