Глава 3. Путеводные знаки
Было бы более правильно, если я, характеризуя те годы, преимущественно рассказывал бы о своей профессиональной жизни, семье и склонностях. Потому что новые впечатления и переживания играли для меня подчиненную роль. Я был прежде всего архитектор.
Как владелец автомобиля, я стал членом вновь созданного национал-социалистического автомобильного клуба (НСКК), и, поскольку это была новая организация, одновременно - и руководителем секции Ванзее, где мы жили. Однако я поначалу не собирался всерьез окунаться в партийную жизнь. Впрочем, я единственный в Ванзее, а тем самым и в моей секции, кто владел автомобилем, другие ее члены только хотели получить их, если бы произошла "революция", о которой они мечтали. В ожидании ее они выясняли, где в этом богатом дачном поселке можно было бы достать автомобили для дня Х.
По партийным делам я иногда бывал в окружном руководстве Вест, которое возглавлял простой, но интеллигентный и энергичный подмастерье мельника по имени Карл Ханке. Он только что снял виллу в фешенебельном районе Грюневальд под будущее бюро своей организации. Дело в том, что после успеха на выборах 14 сентября 1930 г. окрепшая партия стремилась к респектабельности. Он предложил мне оборудовать виллу, конечно, без гонорара.
Мы обсудили все, что касалось обоев, драпировок и краски; молодой крейсляйтер выбрал по моему предложению обои в стиле "баухаус" (нужен комментарий), хотя я обратил его внимание на то, что это "коммунистические" обои. Но он грандиозным жестом отмахнулся от этого указания: "Мы берем все лучшее у всех, в том числе у коммунистов". При этом он высказал то, что Гитлер и его штаб делали уже годами: не взирая на идеологию, повсюду собирать все, обещающее успех, даже идеологические вопросы решать в зависимости от их воздействия на избирателя.
Я выкрасил прихожую в ярко-красный цвет, а кабинеты - в интенсивный желтый, в сочетании с которым красные драпировки выглядели довольно кричаще. Мнения по поводу этого продукта деятельности стосковавшегося по работе архитектора, по всей видимости желавшего изобразить революционный дух, разделились.
В начале 1932 г. оклады ассистентов были понижены; небольшая лепта в уменьшение напряженности бюджета прусского государства. Большие строительные работы не предполагались, экономическая ситуация была безнадежной. Три года ассистентства были нам вполне достаточны, мы с женой решили оставить Тессенова и переехать в Мангейм. Мое финансовое положение было прочным благодаря средствам, получаемым от принадлежащих семье доходных домов. Я хотел там всерьез заняться архитектурой; до сих пор мне не удалось стяжать славы на этом поприще. Я разослал бессчетное число писем местным фирмам и деловым партнерам моего отца, в которых называл себя "самостоятельно работающим архитектором". Но, конечно, я напрасно дожидался, чтобы нашелся застройщик, который бы захотел (рискнул) связаться с 26-летним архитектором. Ведь даже известные в Мангейме архитекторы в то время не получали заказов. Я пытался привлечь к себе какое-то внимание, участвуя в конкурсах; но мне не удалось подняться выше третьих премий и продажи одного -двух проектов. Перестройка магазина в принадлежавшем родителям доходном доме осталась единственной строительной акцией в это неутешительное время.
В партии все было по-баденски уютно. После кипучей жизни берлинской организации, в которую я постепенно втягивался, в Мангейме мне казалось, что я попал в какой-то кегельный клуб. Не было автомобильного клуба, поэтому Берлин приписал меня к моторизованному корпусу СС, как я тогда считал, в качестве полноправного члена, но, по всей видимости, в качестве всего лишь гостя. Дело в том, что когда я в 1942 г. захотел восстановить свое членство, выяснилось, что я не состоял на учете в моторизованном корпусе СС.
Когда началась подготовка к выборам 31 июля 1932 г. , мы с женой поехали в Берлин, чтобы слегка окунуться в атмосферу выборов и, по возможности, быть полезными.
Дело в том, что перспективы в профессиональной деятельности по-прежнему отсутствовали, и это очень оживило мой интерес к политике или то, что я называл интересом к политике. Я хотел внести свой вклад в победу Гитлера на выборах. Правда, речь шла всего лишь о паузе продолжительностью в несколько дней, поскольку из Берлина мы намеревались поехать дальше, чтобы совершить уже давно запланированное путешествие на байдарках по озерам Восточной Пруссии.
Вместе со своим автомобилем я явился к своему руководителю автомобильного клуба берлинского окружного руководства Вест Виллю Нагелю. Тот задействовал меня для осуществления курьерской связи между штабами различных организаций нашей партии. Если речь шла о "красных" кварталах, мне нередко становилось очень не по себе. В подвальных помещениях, больше напоинающих норы, ютились всеми преследуемые национал-социалистические отряды. Точно также чувствовали себя коммунистические форпосты там, где господствовали национал-социалисты. Никогда не забуду бледное от недосыпа, угрюмое и измученное от переживаний лицо командира отделения в Моабите, в то время одном из опаснейших районов. Эти люди рисковали своей жизнью и жертвовали здоровьем во имя идеи, не зная, что их использовали для осуществления фантастических представлений алчущего власти человека.
27 июля 1932 г. Гитлер должен был прибыть на берлинский аэродром Штаакен после утреннего митинга в Эберсвальде. Я должен был отвезти связного из Штаакена к месту следующего митинга, на стадион в Бранденбурге. Трехмоторный самолет остановился, из него вышли Гитлер с несколькими сотрудниками и адъютантами. Кроме нас, на поле почти никого не было, правда, я держался на значительном удалении, но тем не менее я видел, как Гитлер нервничал и выговаривал адъютанту за то, что автомобили еще не поданы. Он гневно ходил взад и вперед, бил собачьей плетью по высоким голенищам своих сапог и производил впечатление не умеющего владеть собой, брюзгливого человека, который пренебрежительно относится к своим сотрудникам.
Этот Гитлер очень отличался от того внешне спокойного и цивилизованного человека, которого я видел на студенческом собрании. Особенно не задумываясь над этим, я в то время впервые столкнулся со странной многоликостью Гитлера: с большой актерской интуицией он умел приспосабливать свое поведение на людях к изменениям ситуации, в то же время не особенно церемонясь со своим ближайшим окружением, своими слугами и адъютантами.
Автомобили прибыли, я с моим связным уселся в свою спортивную тарахтелку и поехал с максимальной скоростью, на несколько минут опрежая колонну Гитлера. В Бранденбурге по краям дороги вблизи от стадиона стояли социал-демократы и коммунисты, и мы - мой спутник был в партийной форме - вынуждены были пробираться мимо раздраженной живой цепи. Когда спустя несколько минут прибыл Гитлер со своей свитой, толпа превратилась в клокочущую яростную массу, заполнившую улицу. Машине пришлось протискиваться со скоростью пешехода, Гитлер, выпрямившись, стоял рядом с водителем. В тот момент я отдал должное его мужеству и до сих пор испытываю это уважение к нему. Негативное впечатление, возникшее у меня на аэродроме, вновь исчезло под воздействием этого зрелища.
Вместе со своим автомобилем я ждал за пределами стадиона. Поэтому я не слышал речь, зато я слышал бурные овации, на несколько минут прерывавшие речь Гитлера. Когда партийный гимн возвестил конец, мы снова пустились в путь. Потому что Гитлер в этот день выступал еще и на третьем митинге на берлинском стадионе. Здесь тоже все было переполнено. Снаружи на улицах стояли тысячи людей, которым не удалось войти. Толпа терпеливо ждала уже несколько часов, Гитлер опять прибыл с большим опозданием. Мое сообщение Ханке, что он вскоре прибудет, немедленно передали через громкоговоритель. Раздались неистовые аплодисменты - первый и единственный случай, когда их вызвал я.
Следующий день определил мой дальнейший путь. Байдарки уже были в камере хранения на вокзале, билеты в Восточную Пруссию куплены, отъезд назначен на вечер. Но днем раздался телефонный звонок. Руководитель национал-социалистического автомобильного клуба Нагель передал мне, что меня хочет видеть Ханке, ставший заведующим организационным отделом берлинского гау. Ханке встретил меня радушно: "Я повсюду искал вас. Не хотите ли перестроить здание берлинской организации НСДАП? - спросил он, едва я вышел. - Я прямо сегодня предложу это Доктору. 1 < > Дело очень спешное". Еще несколько часов - и я сидел бы в поезде, и никто бы в течение многих недель не смог найти меня среди уединенных восточно-прусских озер; гау пришлось бы подыскать другого архитектора. Долгие годы я считал этот случай счастливым поворотом в моей жизни. Веха была поставлена. Спустя два десятилетия я в Шпандау прочитал у Джеймса Джинса: "Ход поезда на подавляющем большинстве отрезков пути определяет только то, как проложены рельсы. Но время от времени встречаются узловые пункты, где сходятся различные пути, где можно перевести стрелку в одном, а можно в другом направлении, затратив на это совершенно ничтожную энергию, необходимую для установки вех".
Новый партийный дом находился на фешенебельной Фосс-штрассе в окружении представительств немецких земель. Из задних окон я видел прогуливающегося в прилегающем парке восьмидесятилетнего рейхспрезидента, нередко его сопровождали политические деятели и военные. Партия, как мне сказал Ханке, хотела уже зрительно выдвинуться в непосредственную близость центра политической силы и, таким образом, заявить о своих политических претензиях. Моя задача была скромнее: я опять выложился на покраске стен и косметическом ремонте. Зал заседаний и кабинет гауляйтера также были обставлены относительно просто, частично из-за недостатка средств, частично потому, что я все еще находился под влиянием Тессенова. Но эта скромность компенсировалась помпезной лепниной и деревянными панелями времен грюндерства. Я работал день и ночь и очень спешил, потому что партийная организация настаивала на очень жестких сроках. Геббельса я видел редко. Боевая кампания по подготовке выборов 6 ноября 1932 г. отнимала у него все время. Замученный и совершенно охрипший, он несколько раз осмотрел помещение, не проявив особого интереса.
Перестройка была закончена, смета значительно превышена, выборы проиграны. Число членов партии сократилось, казначей ломал руки при виде поступавших к оплате счетов, мастерам он мог предъявить только пустую кассу, а те, будучи членами партии, вынуждены были согласиться на многомесячную отсрочку.
Через несколько дней после официального открытия Гитлер также посетил названный в его честь партийный дом. Я слышал, что ремонт он одобрил. Это известие наполнило меня гордостью, хотя не было ясно, относились ли его похвалы к простоте, к которой я стремился, или к перегруженности вильгельмовской постройки.
Вскоре после этого я вернулся в свое мангеймское бюро. Все оставалось по-старому: экономическое положение и тем самым перспективы получения заказов скорее еще ухудшились, политическая обстановка становилась все более запутанной. Один кризис следовал за другим, а мы этого даже не замечали по той причине, что ничего не менялось. 30 января 1933 г. я прочел о назначении Гитлера рейхсканцлером, но и этому я вначале не придал значения. Вскоре после этого я участвовал в собрании мангеймской организации НСДАП. Мне бросилось в глаза, насколько ничтожен социальный статус и интеллектуальный уровень людей, объединившихся в партию. "С такими людьми нельзя управлять государством", - мелькнуло у меня в голове. Я напрасно беспокоился. Старый чиновничий аппарат и при Гитлере бесперебойно продолжал вести дела. 2 < >
Потом наступили выборы 5 марта 1933 г. и спустя неделю мне позвонили из Берлина. Звонил заведующий орготделом берлинского "гау" Ханке. "Хотите приехать в Берлин? Здесь для Вас обязательно найдется дело. Когда Вы сможете приехать? " - спросил он. Мы смазали свой маленький спортивный БМВ, собрали чемоданы и всю ночь без остановки ехали в Берлин. Невыспавшись, явился я утром в партийный дом и предстал перед Ханке: "Немедленно поезжайте с Доктором. Он хочет осмотреть свое министерство". Так я вместе с Геббельсом очутился в прекрасном здании на Вильгельмсплатц, построенном Шинкелем. Несколько сотен человек, ожидавших там чего-то, может быть, приезда Гитлера, приветствовали нового министра. Не только здесь я почувствовал, что в Берлин вошла новая жизнь - после продолжительного кризиса люди выглядели посвежевшими и обнадеженными. Все знали, что на этот раз речь шла не об обычной смене правительства. Казалось, все понимали величие момента. Люди группами собирались на улицах. Не будучи знакомыми друг с другом, они обменивались ничего не значащими замечаниями, смеялись и выражали политическую поддержку происходящему, в то время как где-то вдали от человеческих глаз аппарат беспощадно сводил счеты с противниками в многолетней борьбе за власть, сотни тысяч дрожали от ужаса из-за своего происхождения, своей религии, своих убеждений.
После осмотра здания Геббельс поручил мне перестройку своего министерства и создание интерьеров различных помещений, таких, как его кабинет и залы заседаний. Он дал мне четкое задание немедленно начать работу, не дожидаясь предварительной сметы и не выясняя, имеются ли для этого средства. Как выяснилось позднее, это было в некотором роде самоуправство, потому что не был еще составлен бюджет вновь созданного министерства пропаганды, не говоря уже об этой перестройке. Я постарался выполнить свое задание, по возможности не нарушив интерьеры Шинкеля. Однако Геббельс нашел обстановку недостаточно представительной. Несколько месяцев спустя он поручил Объединенным мастерским в Мюнхене переоборудовать помещения в стиле "океанских лайнеров".
Ханке обеспечил себе в министерстве влиятельную должность "секретаря министра" и энергично и умело управлялся в его приемной. У него я увидел в те дни проект города Берлина для массового ночного митинга на Темпельхофском поле, который собирались проводить по случаю 1 Мая. План возмутил как мои революционные, так и профессиональные чувства: "Это выглядит как декорация к показательной стрельбе". На это Ханке: "Если Вы можете сделать лучше, пожалуйста! "
В ту же ночь родился проект большой трибуны, позади которой предполагалось натянуть между деревянными опорами три огромных флага, каждый выше десятиэтажного дома, два из них черно-бело-красные, в середине флаг со свастикой. С точки зрения устойчивости это было рискованно, потому что при сильном ветре эти флаги превращались бы в паруса. Они должны были подсвечиваться сильными прожекторами, чтобы, как на сцене, еще более подчеркнуть впечатление приподнятого центра. Проект был тут же принят, и опять я продвинулся еще на этап.
Исполненный гордости, я показал готовое произведение Тессенову; но тот обеими ногами остался на твердой почве "ремесленного" стиля: "Вы считаете, что чего-то добились? Это эффектно и все". Гитлер, напротив, как мне рассказал Ханке, пришел в восторг от этого сооружения - впрочем, плоды успеха пожал Геббельс.
Через несколько недель Геббельс переехал на служебную квартиру министра продовольствия. Не обошлось без некоторого применения силы; потому что Гугенберг требовал, чтобы она осталась за ним, ??? продовольствия. Но этот спор вскоре разрешился сам собой, поскольку Гугенберг уже 26 июня вышел из состава кабинета. Мне не только было поручено обставить квартиру министра, но и пристроить большой жилой холл. Я несколько легкомысленно пообещал через два месяца сдать дом и пристройку. Гитлер не поверил, что мне удастся выдержать этот срок, и Геббельс, чтобы подзадорить меня, рассказал мне об этом. Я организовал работу круглые сутки в три смены, работы на различных участках были согласованы до мельчайших деталей, в последние дни я использовал большую сушилку и, наконец, дом был меблирован и сдан точно в обещанный срок.
У Эберхарда Ханфштенгеля, директора Берлинской национальной галереи, я одолжил несколько акварелей Нольде для украшения геббельсовской квартиры. Геббельс и его жена приняли их с восторгом, пока не явился Гитлер, чтобы осмотреть квартиру, и выразил свое самое решительное неодобрение по их поводу. Министр тут же подозвал меня: "Немедленно уберите картины, они просто невозможны! "
В эти первые месяцы после прихода к власти по крайней мере некоторые направления современной живописи, на которые затем в 1937 г. также навесили ярлык "выродившиеся", еще имели шанс. Потому что Ганс Вейдеман, старый член партии из Эссена, имевший золотой партийный значок, руководил в министерстве пропаганды отделом изобразительного искусства. Ничего не зная об этом эпизоде с акварелями Нольде, он составил каталог большого числа картин, примерно направления Нольде-Мунха, и рекомендовал их министру как образец революционного, национального искусства. Геббельс, получивший урок, приказал немедленно убрать компрометирующие картины. Когда Вейдеман отказался участвовать в этом огульном осуждении современного искусства, он вскоре был переведен на второстепенную работу в министерстве. На меня тогда произвел очень тяжелое впечатление такой симбиоз власти и покорности; зловещим был также тот безусловный авторитет, которым Гитлер пользовался даже в вопросах вкуса даже у давних и ближайших сотрудников. Геббельс проявил свою безоговорочную зависимость от Гитлера. Так было со всеми нами. И я, которому было близко современное искусство, молча принял решение Гитлера.
Едва я выполнил заказ Геббельса, как в июле 1933 г. мне позвонили из Нюрнберга. Там шла подготовка к первому съезду теперь уже правящей партии. Завоеванная власть победившей партии должна была найти свое выражение уже в архитектуре кулисы; однако местный архитектор не смог предложить удовлетворительный проект. Меня доставили самолетом в Нюрнберг, и я сделал свои наброски. Они не отличались богатством замысла и походили на убранство по случаю 1 Мая, только вместо парусовфлагов я увенчал Цеппелиново поле огромным орлом с размахом крыльев в 30 метров, которого я, как бабочку в коллекции, приколол к лесам.
Нюрнбергский заведующий орготделом не решился самостоятельно принять решение относительно этого предложения и послал меня в Мюнхен ??? . Я получил сопроводительное письмо, потому что за пределами Берлина я все еще не был известен. В "коричневом доме", по всей видимости, очень всерьез относились к архитектуре или, лучше сказать, к праздничному убранству. Уже спустя несколько минут я со своей папкой с чертежами стоял перед Гессом в роскошно обставленной комнате. Он не дал мне сказать: "По такому вопросу решение может принять только сам фюрер". Он коротко переговорил по телефону и сказал: "Фюрер у себя на квартире, я велю отвезти Вас". Впервые я получил представление о том, что при Гитлере означало волшебное слово "архитектура".
Мы остановились перед многоэтажным домом недалеко от театра принца регента. Квартира Гитлера находилась на высоте двух лестничных маршей. Сначала меня впустили в переднюю, всю уставленную безвкусными сувенирами или подарками. Мебель также свидетельствовала о плохом вкусе. Вошел адъютант, открыл дверь, бесцветно произнес: "Пожалуйста", и вот я оказался перед Гитлером, могущественным рейхсканцлером. Перед ним на столе лежал разобранный пистолет, который он как раз, по-видимому, чистил. "Положите Ваши рисунки сюда", - бросил он. Не взглянув на меня, он отодвинул пистолет в сторону, с интересом, но молча рассмотрел мой проект: "Согласен". Ни слова больше. Поскольку он опять занялся своим пистолетом, я, немного смущенный, покинул помещение.
В Нюрнберге меня встретили с удивлением, когда я доложил, что Гитлер лично утвердил проект. Если бы тамошние организаторы знали, какое воздействие окажет проект на Гитлера, в Мюнхен поехала бы большая депутация, а меня в лучшем случае включили бы в последний эшелон. Однако тогда пристрастие Гитлера к любимчикам еще не было повсюду известно.
Осенью 1933 г. Гитлер поручил своему мюнхенскому архитектору Паулю Людвигу Троосту, создавшему интерьеры океанского лайнера "Европа" и перестроившему "Коричневый дом", основательно перестроить и заново обставить теперь уже квартиру рейхсканцлера в Берлине. Строительные работы следовало завершить в кратчайший срок. Производитель работ Трооста был из Мюнхена и вследствие этого не ориентировался в берлинских строительных фирмах и порядках. Тут Гитлер вспомнил, что какой-то молодой архитектор в неожиданно короткий срок закончил пристройку у Геббельса. Он решил, что я буду помогать мюнхенскому архитектору подбирать фирмы, ориентироваться на рынке строительных материалов и, по мере необходимости, буду подключаться сам, чтобы как можно скорее закончить перестройку.
Это сотрудничество началось с внимательного осмотра квартиры рейхсканцлера Гитлером, его архитектором и мной. Через шесть лет он весной 1939 г. в одной статье описал, в каком состоянии находилась тогда эта квартира: "После революции 1918 г. дом постепенно начал ветшать. Прогнила не только значительная часть стропильной фермы, но и полы полностью превратились в труху... Поскольку мои предшественники в целом могли рассчитывать продержаться на своем посту от трех до пяти месяцев, они не считали нужным ни убрать за теми, кто до них жил в этом доме, ни позаботиться о том, чтобы их преемнику жилось лучше, чем им самим. Им не нужно было представлять свою страну перед иностранцами, потому что заграница ими и так не интересовалась. Поэтому здание полностью пришло в упадок, потолки и пол превратились в труху, обои и полы сгнили, в квартире едва можно было дышать".
Конечно, это было преувеличение. И тем не менее, просто невероятно, в каком состоянии находилась эта квартира. На кухне почти не было света, плиты давно технически устарели. Для всех обитателей квартиры во всем доме была единственная ванная, оборудованная к тому же где-то на рубеже веков. Было также много безвкусицы: двери, выкрашенные под дерево, и мраморные поддоны под цветы, которые на самом деле были сделанными под мрамор жестяными ящиками. Гитлер торжествовал. "Полюбуйтесь на это разложение старой республики. Даже дом рейхсканцлера нельзя показать иностранцу; я бы постеснялся принять здесь кого бы то ни было".
Во время этого основательного обхода, продолжавшегося чуть ли не три часа, мы зашли также на чердак. Управляющий объяснял: "А вот дверь, ведущая в соседний дом". - "То есть как? " - "Есть ход, ведущий через чердаки всех министерств отсюда в отель "Арлон"". - "Почему? " - "Во время беспорядков в начале Веймарской республики выяснилось, что восставшие могут изолировать рейхсканцлера в его квартире от внешнего мира. Этот путь должен в любое время обеспечить его эвакуацию". Гитлер приказал открыть дверь, и мы действительно оказались в соседнем Министерстве иностранных дел. "Дверь замуровать. Нам ничего подобного не надо", - решил он.
Когда начались работы, Гитлер почти каждый день появлялся в обеденное время на стройке. Сопровождаесый адъютантом, он смотрел, как продвигается дело и радовался тому, как возникают готовые помещения. Многочисленные рабочие вскоре уже дружески и непринужденно приветствовали его. Несмотря на двух эсэсовцев в штатском, неприметно державшихся сзади, во всем этом была какая-то идиллия. Было заметно, что Гитлер чувствовал себя на стройке "как дома". При этом он избегал дешевой популярности.
Производитель работ и я сопровождали его во время этих обходов. Любезно, но кратко задавал он нам вопросы: "Когда оштукатурят эту комнату? " - "Когда будут окна? " - "Уже прибыли подробные чертежи из Мюнхена? Еще нет? Я сам спрошу об этом у профессора". - Так он называл Трооста. Мы осматривали новое помещение: "Здесь уже оштукатурили. Вчера еще нет. До чего красивая лепнина на потолке. Такие вещи профессор делает замечательно". - "Когда Вы предполагаете закончить? Я очень спешу. У меня сейчас только маленькая квартирка государственного секретаря в мансарде. Туда я никого не могу пригласить. Просто смешно, до чего скаредной была республика. Вы видели подъезд? А лифт? В любом магазине лучше". Лифт действительно время от времени выходил из строя и мог поднять только троих.
Итак, таким вот образом держался Гитлер. Легко себе представить, что эта естественность произвела на меня впечатление; во всяком случае, он был не только рейхсканцлером, но и тем человеком, благодаря которому все в Германии начало оживать, который дал работу безработным и начал осуществлять масштабные экономические программы. Только значительно позже, по незначительным мелочам, до меня начало доходить, что во всем этом была хорошая доза пропагандистского расчета.
Я сопровождал его, наверное, уже в двадцатый или в тридцатый раз, когда он пригласил меня во время обхода: "Не пообедаете ли Вы с нами сегодня? " Конечно, я был счастлив такому неожиданному проявлению личной симпатии, к тому же я никогда не мог рассчитывать на это, он держался слишком официально.
Я часто лазил по лесам строек, но именно в этот день мне на костюм опрокинулся ковш штукатурки. Наверное, у меня было очень огорченное лицо, потому что Гитлер заметил: "Пойдемте со мной, там наверху мы все приведем в порядок".
В квартире ожидали гости; среди них Геббельс, немало удивленный моему появлению в этом кругу. Гитлер увел меня в свои апартаменты, появился его слуга и был послан за темно-синим пиджаком самого Гитлера: "Вот так, наденьте пока это! " Так я пошел за Гитлером в столовую, сидел, избранный из всех гостей, рядом с ним. Я явно ему понравился. Геббельс обнаружил то, что я в своем волнении совершенно не заметил. "У Вас же значок фюрера 4 < > Это ведь не Ваш пиджак? " Гитлер ответил за меня: "Это тоже мой! "
Во время этого обеда Гитлер впервые задал мне некоторые вопросы личного характера. Только теперь он обнаружил, что я был автором проекта декораций к 1 Мая. "Так, а Нюрнберг, это тоже Вы сделали? Тогда ко мне приходил архитектор с планами! Точно, это были Вы... Что Вы в срок управитесь с квартирой Геббельса, я никогда бы ни поверил". Он не спросил, состою ли я в партии. Когда речь шла о художниках, ему, как мне казалось, это было довольно безразлично. Вместо этого ему как можно больше хотелось узнать о моем происхождении, моей карьере архитектора, о том, что строили мой отец и дед.
Годы спустя Гитлер вспомнил это приглашение. "Я обратил на Вас внимание во время осмотров. Я искал архитектора, которому я когда-нибудь смог бы доверить свои строительные планы. Он должен быть молод, Вы же знаете, эти планы ориентированы далеко в будущее. Мне нужен человек, который и после моей смерти продолжил бы их осуществление, авторитет которого был бы связан с моим именем. Такого я увидел в Вас".
После нескольких лет неудач я был одержим желанием работать и мне было двадцать восемь лет. За крупный заказ я, как Фауст, продал бы душу. И вот я нашел своего Мефистофеля. Выглядел он не менее обаятельно, чем у Гете.
